Stormbringer_Rus улыбайся и люди к тебе потянутся хорош из себя строить праведника который знает как правильно надо жить и не стоит себя считать лучше людей!! если допустим условный Вася после тяжелого рабочего дня выпивает культурно бутылчку пива он для тебя автоматом становится синяком? я более чем уверен когда ты видишь таких обычных людей и про себя думаешь вот он алкаш галимый, а вот я такой хороший и уникальный лучше всякого быдла!! сними уже корону с головы и смотри на жизнь позитивно!!
__________________
Сила не в правде а в силе правда!!!
Последний раз редактировалось Pasha; 11.07.2010 в 22:43.
Stormbringer_Rus улыбайся и люди к тебе потянутся хорош из себя строить праведника который знает как правильно надо и не стоит себя считать лучше людей!! если допустим условный Вася после тяжелого рабочего дня выпивает культурно бутылчку пива он для тебя автоматом становится синяком? я более чем уверен когда ты видишь таких обычных людей и про себя думаешь вот он алкаш галимый, а вот я такой хороший и уникальный лучше всякого быдла!! сними уже корону с головы и смотри на жизнь позитивно!!
нет,я не считаю таких людей синяками.вот те кто утром приходят с бутылочкой пива сдавать компы в ремонт - те точно синяки)) или те,из-за кого приходится 2ю работу выполнять-например, человек все выходные в клубе тусил(пил в подьезде,бухал дома перед телеком с друзьями),теперь лежит и даже трубку телефонную не в состоянии поднять... тоже бесят,уж поверь. "считать себя лучше или хуже кого-то" это нормально,всегда есть к чему стремится и с чем сравнивать... не вижу смысла все упрощать-выпей и к тебе все потянутся,посмотри футбол,сидя на диване и ты станешь "душой компании"... лучше буду так как сейчас жить,тем более,что есть люди,которые меня понимают. и праведником меня с таким характером не назовешь и на бунтаря пока не очень тяну... видно надо побольше изучить как прапрадед пришел к идеи поддержки революции и тогда может быть станет понятно и мое предназначение.просто лично моя жизненная позиция-это ненасильственное навязывание окружающим здорового образа жизни,где вместо сигарет и пива в рабочем перерыве-брусья или турники.я верю,что когда-нибудь условный вася станет ходить в спортзал или на турник вместо клуба "ночной полет" или "хромая лошадь". и тогда такие разговоры станут казаться просто смешными. [Ссылка заблокирована: Зарегистрируйтесь!] Турники и брусья - это не предел! - GHETTO WORKOUT (GW) - Нет наркотикам и алкоголю! оч. советую на досуге посмотреть видео этой группы.я на этой неделе беру отпуск без содержания-поеду в горы,жить в палаточном городке в предгорьях,так что желаю всем легкого начала трудовой недели!
Одна из причин нежелания идит в армию является дедовщина. По ТВ нам говорят, что это только у нас. Однако это не так... На Западе она тоже оказывается есть, и солдаты как и у нас наводят порядок в расположении. Только порядок там считается нормой, а у нас почему-то рабством. Русские свиньи?[SPOILER="Очерк о боевой службе в танковой части Армии Обороны Израиля."]
Место действия: Сектор Газа. Южная часть границы с Израилем и граница с Египтом.
Время: осень 2002 — зима 2003 года.
Населённые пункты и привязка к местности: КПП Суфа, посёлок Керем Шалом, пограничный пункт Рафиах.
Через 2 года после начала второй Интифады обстановка в Газе накалилась. Палестинцы подрыли ход под основной опорный пункт нашей армии на границе с Египтом и взорвали его. Здание устояло, но чудом. Стало понятно, что что-то надо делать с норами под границей. Не все норы служили для контрабанды, в некоторые закладывались арабами по 100-200 кг аммонита и подрывались при проезде нашей бронетехники.
Командование разработало план. Наш танковый батальон был избран для обеспечения безопасности всех сил, вовлечённых в выполнение плана. Но не только. Надо было ещё обеспечивать безопасность всей южной части границы Израиля с Сектором Газа. Под нашей защитой находилось несколько населённых пунктов типа село, один КПП на границе, где находится терминал по перевозке ГСМ и сельхозпродукции в Газу – Суфа.
Не знаю, как сейчас, но в те годы безопасность границы обеспечивалась на 40 процентов цепочкой наблюдательных вышек с системой НЕЦ (ястреб), которая представляет собой пару камер видеонаблюдения в дневном и ночном диапазоне, стабилизированных и оснащённых системой управления и целеуказания. Управляли камерами девушки-срочницы, отсиживая смены по 4 часа. Надо сказать, что работа у них была очень нервная и ответственная. У многих случался кризис. Каждая из них наблюдала в свою камеру не один раз процесс уничтожения террористов, которых прежде она обнаружила.
На другие 40 процентов безопасность обеспечивалась танками. Танки выходили на подготовленные позиции каждую ночь, перекрывая мёртвые зоны, не просматриваемые Ястребом. Танки являлись так же тем, кто первым открывал огонь по террористам. Отчасти из-за того, что танк может это делать с безопасной дистанции, и ещё потому, что у танка гораздо большая вероятность поражения цели с первого-второго выстрела/очереди.
Остальные 20 процентов, понятное дело, обеспечивала пехота. У пехоты было 3 задачи:
1) они являлись резервом и держали группы быстрого реагирования на бронированных Хаммерах, бронетранспортёрах Брэдли и Нагмахонах (гусеничный БТР на шасси танка с 2 пулеметами в неповоротной башне). Группы реагирования выходили в погоню за нарушителями границы, уничтожали террористов, проникших на территорию Израиля, обеспечивали эвакуацию раненых и заболевших.
2) Помимо этого нужно было каждое утро "вскрывать" дорогу вдоль пограничного забора, у которой за ночь арабы устанавливали сюрпризы, искать следы на контрольной полосе.
3) Производить всякие операции и мероприятия по своей инициативе, создавать вид некоей деятельности, желательно загадочной. Ну и проверять разведданные и реагировать на предупреждения разведки.
Как вы уже поняли, у пехоты работа была нескучная. Только утренний патруль был чем-то постоянным и известным заранее. В остальном пехота сама себе назначала задания и рассписания.
Мы, танкисты, чётко знали, чем будем заниматься сегодня и завтра и послезавтра: ночь в дозоре, днем сношаться с танками – всё просто.
По тревоге нас гоняли редко. Ведь это и понятно – ночью в поле и так достаточно танков расставлено, а днем от танка мало толку, ибо он медленно ездит и всегда последним приезжает на место происшествия. Ночью же танк всех заруливает в минуса. У водителя свой прибор ночного видения, стационарный. У наводчика стоит тепловизор с каналом для командира. Командиру выдается нашлемный личный ПНВ, но тупо, без креплений на танковый шлем. Ибо таких не производят. В итоге, ночью без танка не повоюешь да и скорость его ночью не падает, в отличие от Хаммера.
Теперь о вышеупомянутом плане. Решено было забороть разом все норы, которые нарыли арабы из Газы в Египет. Для этого было решено воткнуть в грунт вдоль границы стальные профильные полосы, чтобы те составили стальную стену без зазоров, на 8 м вглубь и на 6 ввысь. Стена позволит защитить от фугасов дорогу вдоль границы и опорный пункт Термит, о котором я говорил, что его взрывали. Между стеной и границей останется метров 300 безопасного пространства.
Соответственно, технику инженерную надо охранять. Гражданскую технику для таких случаев переделывали. Бронировали по самое не могу.
Представьте, что вам надо построить что-то под непрекращающимся огнём противника. Причем, хер что поделаешь с огнём стрелкового оружия. Нашей задачей было следущее: не дать вести прицельный огонь из стрелкового оружия, не дать вести прицельный гранатомётный огонь, миномётный огонь по нашей инженерной технике и закладывать фугасы ночью.
Неприцельный беспокоящий огонь по нам вёлся практически постоянно. Мины падали регулярно, армейские 60 мм, а так же самодельные непонятно какие. Ну и гранаты. Что-то бахало рядом постоянно.
Опишу обстановку на момент нашего прибытия на границе между палестинским и египетским Рафиахом подробней. Под нашим контролем была полоса от 400 до 600 метров от границы до первых домов. То есть на ширину зоны, определяемой дальностью эффективного огня стрелкового оружия. 3 опорных пункта – один в начале границы, другой в конце у моря. И многострадальный Термит по центру. Между первым и Термит находилась полноценная база человек на 50-60 и международный пограничный пункт. До базы существовала асфальтовая дорога, а после неё до моря – перепаханная полоса из песка, дорога по имени Филадельфи.
На базе могло разместиться с огромным трудом 3 танка. Въезд и выезд – только по очереди.
Про сам танк: у нас были переделанные американские М60. Версия Магах 6-Бэт. С реактивной броней, нашей системой наведения и баллистическим компьютером, тепловизором, миномётом, 3 пулемётами 7,62 мм и одним спаренным 12,7 мм. Существовало где-то 6-9 единиц особой версии этого танка, с бронёй блэйзер. Броня эта модульная, из больших навесных модулей и с бортовыми экранами. Броня секретная. Позже один такой танк участвовал в операции в Рафиахе и там потерял одну навесную боковую плиту от бортового экрана, напоровшись на какую-то бетонную конструкцию. Ради спасения этого бронемодуля из рук террористов меньше чем за сутки была разработана спецоперация и успешно осуществлена. У этих танков не было постоянных хозяев, в отличии от всех остальных. Из Газы они не выезжали никуда, кроме как на капремонт и переходили из рук в руки между экипажами всей таковой бригады (никогда вся бригада не находилась сразу в Газе).
Так вот, приехал я на ту базу-пограничный пункт на южной границе, и там был этот особый танк в двух экземплярах. Сразу бросились в глаза язвы на боковых бронеплитах – следы попаданий. Из одной бронеплиты торчал осколок чего-то толщиной с большой палец, засел плотно, на всю глубину. Я проникся. Ещё больше проникся, узнав историю этого пограничного пункта. Сидели там и во всех остальных опорных пунктах, давно и долго, бедуины из наших, пустынный батальон. Отморозки. С дисциплиной у них было совсем плохо. Как результат – в историю вошло проникновение террористов на эту базу, в результате которого плохие бедуины постреляли 6 штук хороших. Ну, такое с ними не раз происходило, они привычные. Смертность в том батальоне, наверное, самая высокая во всей армии. Они, чтобы об этом не думать, обдалбливались ганджубасом ежедневно. Ну и регулярно кого-то из них отправляли в тюрьму за это дело, кто совсем терял чувство меры.
Таким образом, начало службы в этой горячей точке сразу расположило на философский лад. Доверив свою безопасность бедуёвым парням, я пошёл обживать выделенную конуру. 2 комнаты на 4 экипажа, 3х2 метра каждая. 4 кровати. 2 экипажа отдыхают, 2 работают. О своей собственной кровати можно только мечтать. Но и времени на ней и так много не проведёшь, от силы 6 часов.
Надо сказать, что Израилю нельзя иметь танки на границе с Египтом. Не помню почему, но нельзя – вроде условие мирного договора. Египтяне в свою очередь не держат на границе и на всем Синае серьёзных войск, только пограничников. Фактически наши 3-4 танка нарушали самим фактом своего присутствия мирные соглашения. Поначалу командование на это закрыло глаза, но долго это делать не удалось.
На границе крутилось с египетской стороны дофига голубых касок. Они таращились на нас с расстояния в несколько десятков метров во все доступные оптические приборы. Иногда увлекались настолько, что теряли осторожность. Стреляли по нам, но доставалось и голубым.
Началась служба. Выехали ранним утром сопровождать инженерную технику на позиции. Движение происходит так: впереди лесенкой три бронированных D-9 режут слой песка ножом на полметра, потом пехота в нагмахонах, потом танк, потом техника, потом ещё танк и ещё пехота. Скорость 3-5 км/ч. Дистанция около 4 км. Пыль – столбом. Я водитель танка. Во время движения я успеваю распаковать сухой паёк и выжрать халву, сухофрукты и арахис. Допит рэдбул. Пытался отлить в бутылку, не отрываясь от управления, но понял, что не достиг ещё такого уровня. Терплю. Скучно.
День первый. Доехали до Термит. Техника приступает к работе. Палестинцы немного в шоке, притихли, пытаются понять, что за ерунда происходит. Через час началась пальба. Наверное, так и не поняли, что евреи задумали, но какая разница! Ещё через час, очевидно, арабы достали из нычки РПГ. Граната прилетела в экскаватор и пробила насквозь плечо. Гидравлика накрылась. Экскаватор на сегодня закончил. Мы периодически стреляем из пулемётов, не по людям, а так, по стенам, в землю, в окна, откуда ведётся стрельба. Террористов нам не видно. Они стреляют неприцельно, высунувшись из окна или из-за угла на 3 секунды. Нам пофиг на их пули. Страшит только РПГ. Люки задраены, мина тоже вреда не причинит.
Вообщем первый день прошёл спокойно. Тоскливая дорога назад со скоростью улитки, унылая конура, отвратительная еда на ужин. Следущие несколько дней были гораздо веселей. Были вбиты в грунт первые несколько секций стены, на каждой надпись мэйд ин юкрэйн. Арабы наконец поняли, что происходит, и подтянули резервы. Стрельба стала прицельной. Заработали миномёты по нам. Началась рутина. Танк занимал позицию на час-полтора. Двигатель работал нон-стоп, и это хорошо – вспомогательного генератора нет. Экипаж в башне наблюдает в приборы, даже заряжающему выдали перископ с регулируемым углом. Я таких больше нигде и никогда не видел. Периодически строчит спаренный пулемёт, ещё реже гулко гавкает 12,7 мм браунинг, прикрученный к маске пушки. Я, надев под шлем наушники, слушаю Сплина. Шлем отсекает гул двигателя, но отвлекают разговоры по внутренней связи. Никакого кайфа. Миномётчики пристрелялись, и мины стали падать совсем рядом с танком. В связи с этим приняли решение поменять позицию. Разрывы удалились. Потом стали приближаться. Через час опять смена позиции. И так до темноты. В день расходовалось 3000-4000 патронов к МАГу и 200 к Браунингу.
Вся неделя прошла одинаково. Кроме одного дня. Ястреб засёк 2 цели – место пуска мин/гранат и группу вооружённых террористов за углом здания, скрывавшим их от танков. Пришло время снарядов. До тех пор я никогда не видел, как работает фугасный снаряд по зданиям. Дистанция — метров 500. Мне из перископов было хорошо видно. Задело столб с проводами, много искрило. Было весело. Ещё, помню, стояли напротив тупика. Террористы по одному пытались перескочить простреливаемый нами с дистанции 400 метров тупик шириной метров 8, ибо боялись, что мы завалим на них здание, где прятались. Командир направил пулемет по центру и пытался подстрелить хоть одного, нажав на гашетку в нужный момент. Не попал. Мне было видно, как фонтанчики пыли поднимались на расстоянии в ладонь от ног боевика. Жаль.
Через какое-то время возведён достаточный отрезок стены перед опорным пунктом и стало возможным оставлять технику на ночь под её прикрытием. Были попытки подкрасться ночью к стене. Танки стали работать круглосуточно. Ночью было классно. Двигатель глушили, и можно было поспать свои 2 часа, а то и 4 за ночь. Остальное время я проводил в башне за наблюдением. Люки мы открывали сантиметров на 10, пока разок в щель не залетела пуля. Потом отрывали лишь в экстренных случаях, когда видимости было ноль. Ночью происходило не более 1-2 происшествий, что считается очень спокойно. То наблюдатели засекут ползунов, то кто-то промелькнёт в окне переднего ряда зданий (абсолютно нежилых), то прилетит что-то в нашу сторону.
Раз в пару недель ночью удавалось подстрелить или нарушителей границы или минёров, что пытались подложить что-то на дорогу или под стену. Я реально был в опасности лишь раз – когда граната РПГ жахнула в полуметре перед танком. Стреляли ночью, днём бы не промахнулись. Приняли бы в левый борт в переднюю часть корпуса, двигайся мы чуть быстрей, или если бы гранатомётчик не поторопился. То есть, именно мне бы настал каюк. Повезло. Наводчик, тупая мароканская обезьяна, едва не обделался. Пока пришёл в себя, прошло секунд 15. Того, кто стрелял, уже и след простыл. Постреляли по канавам и кучам мусора, да толку мало.
Втянулись в ритм быстро. Мешала только плохая еда на базе. Нехватку сна я мог компенсировать как-то, поскольку танк перемешался редко, а смена мест между мной и заряжающим происходила нечасто. Большую часть времени на задании я дремал. Спасала от тоски музыка. Я приобрел тогда минидиск и брал собой на все задания. Удобная была штука, мп3-плейеры стоили ещё больших денег, да и компьютера не имелось. Вся фонотека вмещалась на 20 дисков. Я научился водить танк ночью полулёжа и полусонным, просыпаясь уже в движении. Главное — быстро завести и сдвинуться с места. А потом просто реагировать на приказы: влево-вправо, стой, вперёд.
Прошло около месяца, и всё изменилось, наступила полная задница. А виноваты в этом египтяне... Египтяне напомнили о соглашения и о том, что нельзя иметь танки на границе. Пригрозили ввести в приграничную зону противотанковый батальон и ещё всякой пехоты. Наше командование почесало тыкву и решило, что если танки будут работать исключительно ночью, то никто не о чём не догадается. Днем пехота справится сама. А ночью, по-ихнему, египтяне и голубые каски страдают куриной слепотой. Из базы на границе с Египтом наши экипажи перевели на базу возле КПП Суфа, что примерно в 17-20 км по дороге от места возведения стены. Для танка это очень много. В сутки танки проходили 40 миль по песку и работали на износ. Каждые 600 миль танк отправляется в капремонт. Сделайте выводы сами. Начались бессонные дни и ночи.
Рота — это 11 или 12 (если придавался танк командира батальона или заместителя) танков. Отделение или звено — это 3 танка. Танк офицера-командира отделения, танк заместителя командира в звании первого сержанта и танк-"щенок" под командованием сержанта. Конечно же, неудачей считалось попасть в экипаж сержанта. После этого в экипаж офицера. Лучшим вариантом считалось попасть к заместителю командира — старослужащему перед дембелем. Самым лучшим — в экипаж командира роты или его заместителя. Совсем мечтой — в экипаж командира батальона и заместителя с переводом под командование командира роты техподдержки.
Я по наивности полагал, что в боевых условиях все должны работать одинаково, что нет каких-то личных предпочтений, что перед лицом смертельной опасности все равны, вне зависимости от выслуги. Конечно же, я ошибался. Всё определялось личными отношениями командиров между собой и солдат с командирами. Тяжелее всех работали экипажи офицеров и сержантов. Экипажи заместителей отделений пинали понятно что гораздо чаще. У них находилось время на общение с девушками-наблюдателями, ответственными за систему "Ястреб". Остальные экипажи сношались в это время с танками. Заставить их помогать можно было только устроив бунт, чтобы привлечь внимание высшего командования. По-моему, ситуация с бунтом была близка. Останавливало то, что это грозило тюрьмой, а это не наш путь. Ну и сил уже не оставалось.
В блатной экипаж можно было попасть и молодому, и дедушке — всё определялось личными отношениями. Если ты в отпуске заезжаешь за командиром на машине и едешь с ним гулять в пабе/клубе и клеить баб, то шансы на то, чтобы попасть к нему в экипаж, сильно повышались. Можно расчитывать и на некоторые поблажки. Меня чужой командир, который заменил заболевшего, оставил на 28 дней без отпуска за снятую с себя в танке разгрузку — лифчик с магазинами и флягами. Его же родной экипаж не надевал на себя разгрузку почти никогда.
Некоторые вещи можно было по правилам техники безопасности выполнять только под руководством офицера. Самое главное — вытаскивание застрявших танков и буксировка поломаных. Я был распределён к офицеру. Я считался если не самым лучшим водителем, то на втором месте. В связи с этим спал я совсем мало, ибо раз в пару дней приходилось буксировать и вытаскивать другие танки. Сам я как-то не застревал.
О распорядке дня экипажа:
Экипаж выходил в ночной дозор 6 раз в неделю. Один день в неделю являлся днём профилактического обслуживания. Это правило соблюдалось свято. Мы говорим о зиме, а значит — темнело рано. Каждый день необходимо производить определённые действия с танком при свете дня: выверку прицела, проверку гидравлики, проверку масел и всех остальных систем танка — занимает минут 40. В связи с этим экипаж просыпался в 4 дня, приходил в себя и готовил танк. После этого готовил что надо в дозор — еду, напитки, пустые бутылки для мочи, карты, навигатор и многое другое. Потом 15 минут на брифинг перед заданием, ознакомление с данными разведки, и в 18:30 примерно — начало движения на позиции.
На позициях до рассвета. Примерно до 6, если на границе с Египтом. Или до конца осмотра забора и контрольно-следовой полосы следопытами, то есть до 8 утра как минимум. После возвращения на базу — поверка всех систем танка, выявление неполадок, устранение неполадок, подготовка танка к боевой тревоге, заправка.
Если больших неполадок нет — то к 9 в первом случае и 10 во втором добираешься до комнаты. Полчаса на чистку автомата и ботинок, полчаса на завтрак и душ, и можно забыться до обеда. Обед в 12:30. Не встал — ходи голодный. Ужин, как правило, был уже после выхода на задание, поэтому питались всухомятку. После обеда можно забыться до 16:00, это если нет миномётного обстрела, боевой тревоги. На базе полно бездельников, которые, типа, сидят в боевой готовности или вообще непонятно чем заняты. Например, экипажи заместителей командиров отделения, санитары, водители, техники. Они ночью спят, а днем они кладут мужской половой орган на экипажи, которые отдыхают перед дозором. Тебя могут разбудить и потребовать заправить свой танк, потому что водитель заправщика одуплился только к обеду, попросить грёбаную каску, потому что свою потерял, попросить ключ от ящика с инструментами на твоём танке. Да мало ли. Считалось особенно остроумным позвать спящего по имени во весь голос, спросить его, спит ли он, и в ответ на утвердительный ответ, сказать: "Ну, продолжай спать дальше".
Грунт в том районе песчаный, а песок кварцевый, отличный абразив. В нашей армии используется только гусеница с открытым металлическим шарниром. Никаких прорезиненных гусениц. Что с ней делает песок — догадаться нетрудно. Я уже писал, что танки проходили по 40 миль в день. Гусеницы изнашивались так, что метал просто рвался в потёртых местах. Каждый день из-за расширяющихся зазоров гусеница удлинялась, и я каждый день мудохался с её натяжением. Но натянуть её можно только до определённого предела, потом нужно убавлять звенья, тут уже мудохался весь экипаж. Износ накапливался, и через месяц натяжение и убавление звеньев переставали помогать. Нужно было менять изношенные звенья. Каждый день, ведь их 210 в обеих гусеницах, все сразу — ну никак. Раз в 2 дня приезжал грузовик с полным кузовом звеньев. Экипажи расхватывали. Рядом со стоянкой росла гора погнутых и покорёженных звеньев. И так каждый день, на протяжении нескольких месяцев.
Вся эта работа — за счёт отдыха. Сколько экипаж ни сношается с танком — ночью в дозор выйти он обязан. Набиралось до 3-4 таких дней подряд без отдыха. Это если нет поломок серьёзней. А они были: лопались торсионы, ловили клина двигатели, рассыпались подшипники, гнулись и ломались рычаги, на которых качаются катки. Приказ ясен — экипаж не покидает танк, пока танк не готов к выполнению боевого задания. Проводили за ремонтом сутки-полтора. Один раз при возвращении лопнуло плечо натяжного катка. Вся гусеница сошла с катков целиком. Напротив забора с Газой, в поле, в нескольких километрах от базы. Один танк нас оттащил подальше от границы, метров на 600. Технари разрезали гусеницу автогеном и краном уложили ровно перед танком. Выгрузили запчасти и уехали. За сутки починились сами и вернулись на базу.
В таких экстремальных условиях проявляются национальные особенности. Евреи восточного происхождения — марроканцы, тунисцы, египтяне и все остальные — ленивы до черезвычайности. В технике не разбираются абсолютно, отлынивают от работы где только могут. Даже когда весь остальной экипаж будет надрываться — они найдут себе самое необременительное дело, например, давать указание или сторожить с автоматом. Русские израильтяне отличаются во всём в самую лучшую сторону — и как бойцы, и как технари. За ними израильтяне европейского происхождения. Приятно удивляют солдаты йеменского происхождения.
Если собрать экипаж только из марроканцев, то из-за малейшей неполадки он станет небоеспособным. Да и в бою на такой экипаж нельзя положиться. Поскольку тунисские и марроканские евреи — они фактически те же арабы генетически, только говорят на иврите, и менталитет один, то становится понятно превосходство нашей армии над соседями.
Работа над танком очень тяжела физически. Все инструменты массивные и тяжёлые. Все запчасти и детали — тоже. Каток весит килограмм 60. Торсион — около 80. Рычаг подвески тоже от земли не каждый оторвёт. С середины ноября дожди шли каждый лень. Грязи — по уши. Грязь набивалась и во все сочленения, которые клинило.
Для примера — как менялся рычаг подвески. Солдат залезал под танк в грязь и ложился на спину. Ему на грудь подавался сломанный торсион, если был, или целый. Он его принимал как гриф штанги и направлял на рычаг изнутри. Второй солдат толкал торчащий из-под танка конец. Таки образом, как тараном выбивался заклинивший рычаг подвески из гнезда наружу. Долго так не постучишь, торсион, $$$$, весит как солдат.
По причине усталости происходили всякие происшествия. Солдат, взбираясь на танк, забыл на корпусе автомат. Когда танк пересекал дорогу, автомат упал. Был найден проезжавшим джипом с пехотой. По дороге постоянно ездят арабы, что возят продукцию из Газы и туда.
То ли от усталости, то ли от переохлаждения я потерял в танке сознание во время дозора. Командир говорит, я не дышал минуту. Меня эвакуировали, поставили капельницу и дали 3 дня отдыха на базе. Это ровно половина от того, что я получил за все 3 года службы по болезни.
Был какой-то сумаcшедший с той стороны. Нацепил на себя муляж пояса шахида и полез среди бела дня на забор в нашу сторону. Вызвали танк, он его прямо на заборе и успокоил из крупнокалиберного, по всем правилам открытия огня. Приближаться к нему никто не хотел, ибо думали, что подорвёт себя. Дураки, надо было подождать, пока перелезет. Если смотрели последнего Рэмбу, то можете представить, что делает 12,7 мм пуля с телом человека. Пришлось долго с забора снимать внутренности.
Запомнился классический случай с попыткой закладки заряда — террорист приволок куммулятивный заряд для установки возле забора, чтобы подорвать при прохождении нашего БТР. Метрах в 100 были остатки брошенного здания. "Ястреб" засёк движение, вызвали по тревоге танк. Террорист спрятался за зданием, думал, его не увидят. Получив целеуказание, танк одним фугасным сложил здание как карточный домик. Минёру оторвало руку и придавило. Потом подобрали мину и его покорёженный калаш.
В конце декабря нас перебросили на другой участок. Вот, вроде, и всё на эту тему. [/SPOILER][SPOILER="ПРО НЕМЕЦКУЮ АРМИЮ"]Я имел удовольствие провести 9 месяцев в детском саду с оплатой, с довольствием и обмундированием. Этот детский сад гордо именуется Бундесвер и является домом отдыха совмещённым с игровой площадкой для молодых и не очень, и даже старых детишек. Немецкая армия, гы. Через три месяца учебки ты получаешь звание гефрайтер (типа ефрейтор) причём независимо от заслуг или поведения, или уровня умственного развития; после шести месяцев службы становишься обергефрайтером. Каждое звание несёт с собой около сотни лишних евро в месяц.
Вообще с оплатой дело обстоит шикарно.. В двух словах: так называемая зарплата составляет около 400 евро в месяц. Ежли казарма находится больше чем за стописят километров от дома, то в день начисляют по три евро за отдаление от дома. Если ты при экипировке отказываешься от нижнего белья (трусы Хомер Симпсон стайл, майки и две голубые пижамы), то тебе выплачивают за это тридцатник, типа за то что сэкономил фатерланду расходы на трусы. Потом опять же если не жрёшь в казарме (многие изза лени отказываются от завтрака), получаешь за каждую непринятую единицу пищи по 1,30 евро.
Ну и плюс сотня в месяц за каждое звание, плюс к «дембелю» премия около 900 евро.
Служба же – тяжела и трудна. Многи новобранцы очень страдают и скучают по маме и ходят к казарменному священнику, который исполняет и роль психолога и принимает всех солдат независимо от вероисповедания. Он имеет голос и может требовать того или иного, например чтоб очередного расгильдяя отпустили на недельку домой изза психического расстройства (и это несмотря на то что каждые выходные «солдат» отпускают домой – в пятницу в двенадцать «конец службы» и начало в понедельник в шесть утра, проезд оплачивается государством). Сразу должен заявить что дедовщина запрещена и преследуется что ужас, хотя какая там дедовщина если общий срок службы девять месяцев? Никому из командного состава не разрешается притрагиваться к солдатам (конечно в экстренных случаях можно, всё в уставе), не то что бить или прочее. Разрешается только громко орать, и то без личных оскорблений, иначе рапорт и плакала карьера. Например какой нибудь додик из рядовых, не блещущий интеллектом не может правильно нахлобучить на свою башню головной убор и выглядит как турок или повар в своём берете. Унтер орёт на него: «вы (обязательная форма обращения) выглядите как пекарь! Сейчас же оденьте головной убор правильно! Исполнять!»
Тормоз елозит своими клешнями по тыкве без видимого успеха, и поорав ещё немного унтер подходит к нему и спрашивает: можно дотронуться до вас и поправить ваш берет?
Если удод отвечает да, то унтер с любовью поправляет беретку. Если же удод не желает быть потроганным унтером, то он говорит нет (были такие случаи, это просто кошмар), тогда унтер идёт вдоль шеренги и выбирает какого нибудь олуха у которого берет выглядит хорошо и отдаёт ему приказание поправить берет тому удоду. Вот такие пироги.
Однажды на учениях, когда мы играли в зарницу, несколько балбесов отстали и рисковали быть «застрелеными» противником, наш унтер не выдержав заорал – «тащите же свои обкаканые жопы сюда». После объявив перекур извинялся перед «камерадами», ссылаясь на то что он был в эффекте возбуждения и потому ляпнул это сгоряча и не сердятся ли они изза этого на него. Они сказали что нет и он возликовал.
При таких условиях и немудрено что один ебофлан из моей комнаты (комнаты были для шести – восьми человек) иногда плакал ночами и хотел к маме, прерывая своё нытьё словами что пойти в армию самое плохое решение в его жизни и что он ненавидит себя за это и хочет домой. Остальные его утешали.
На учебке мы бегали, прыгали, занимались спортом вместе с унтерами ибо устав гласит что унтеры не могут требовать от солдат каких либо спортивных занятий, которых они сами не делают... Так что если бедняга унтер хотел чтобы мы отжались двадцать раз или пробежали три километра на время, ему приходилось проделывать то же самое. Принимая во внимание что унтеры не то чтобы тащились от спорта, мы не слишком напрягались. Ещё мы учились разбирать и собирать автоматы и ползать. Ну и конечно постигали теорию тактики и стратегии. Это были ещё цветочки.. И хотя это было страх как трудно, оказалось что после учебки ещё хуже. Служебный день выглядел так: с пяти утра завтрак, кто хочет идет, кто не хочет спит. Главное чтобы к построению, которое в шесть часов все встали. После переклички следовал приказ: по комнатам и ждать дальнейших приказов, которые иногда приходилось ждать неделями. Все расходились и занимались всякой ерундой. Кто спал, кто телек смотрел, кто в приставку играл (всё можно было привозить в казарму), кто читал, кто просто... И один доблестный эквивалент прапору (шпис) крался по коридору, врывался как ураган в комнату и сеял ужас, наказывая всех, кто не вёл себя подобающе приказу – сидя за столом на стуле ожидая приказа. Заставлял подметать и мыть лестницу или коридор, собирать фантики на плацу и т.д. Но фантазии у него было мало, так что коридор и лестница сияли, а фантики были на вес золота.
Потом в 17:00 следовал приказ: конец службы! И камерады весело устремлялись кто куда. Кто на дискотеку, кто в кино, кто бухлом закупаться. Единственно сильно угнетало то что в комнате нельзя курить и бухать. Для этого нужно было идти или в специальное помещение на нашем этаже – с билльярдом и теннисным столом, или же хуячить в бар, находящийся на территории казармы.
Вот так с невзгодами и прошли 9 месяцев, из которых 21 день официального отпуска, который было приказано взять под рождество.
Напоследок поведаю историю о том, как все расгильдяи немцы с моей комнаты имели счастье стать водилами танков и прочей херни и укатили на курсы в баварию, а я остался совсем один и проспал однажды долгожданный приказ строится и иттить мыть и чистить танки (были мы танковая ракетно – противовоздушная часть с устаревшими Роландами шестидесятых годов). Так получилось что все ушли драить танки а я, проспав ещё часик проснулся и увидел что никого из моей батареи в здании нет. Это кранты! подумал я и не ошибся. Взвесив что хуже, тариться в комнате пока они не вернутся, или попытаться пробраться в ангар к танкам незамеченным, я выбрал второе, и почти блесяще выполнил кампанию, но на самом подходе унтер гад меня запалил. Он спросил меня почему я не пришёл вместе со всеми, я с лицом Швейка ответил что не услыхал приказ выходить. Он прочитал мне короткую лекцию о том как надобно себя вести солдату и приказал (о горе!) после конца службы задержаться на час у дневального и написать сочинение на тему «как правильно использовать послеобеденную паузу», что я и сделал, настрочив говноотчёт о том, что солдат должен блин чистить своё обмундирование и всю фигню но никак не спать во время своей паузы.
Пролог
На медкомиссии меня спросили в каких войсках я хотел бы служить. Я ответил что в десантных, на что мне сказали что эти войска самые лучшие в Германии и служить там будет тяжело, на что я ответил что занимаюсь боксом и вообще спортсмен и мне ответили: - а ну тогда конечно!
Через два месяца я получил направление в Третью Танковую Ракетную Противовоздушную Батарею.
Начало
С рюкзаком и повесткой в книге я поездом приближался к месту своей службы.
В повестке было написано что я должен явиться к 18:00 на вокзал местечка в котором я буду проходить срочную службу и меня заберут и доставят в казарму. Стояло также что мне нужна двойная смена белья и два замочка чтоб запирать свой шкафчик.
Выйдя с вокзала в 17:00 я увидел армейский грузовичёк и перца в форме около него. С готовностью протянув ему свою повестку, я понял что судьба не так благосклонна ко мне как мне казалось. Он сказал что он с другой части и что с моей части все давно укатили...
Да... - сказал я. - Что же мне делать?
Подождите ещё, может быть сейчас приедут опять.
Прождав до 18:00 я начал постепенно волноваться... Армия всё таки не начальная школа, опаздывать нельзя... В общем отыскал я номер телефона и стал названивать дневальному. Он мне сообщил что он не в курсе и что соединить меня с кем нибудь, кто в курсе он тоже не может, а советует мне добираться до казармы своим ходом. На вопрос «как мне туда попасть?» он положил трубку.
Проведя опрос местных туземцев, я наткнулся на тётку которой было по пути и она сказала что скажет мне на какой автобусной остановке выходить. Так я добрался наконец до казармы. Гефрайтеры, стоявшие на часах на входе, проверили мою повестку и паспорт и отнеслись ко мне благосклонно, объяснили как и куда идти.
Придя в здание третьей батареи я с ужасом увидел что мои будущие однополчане уже облачившись в сине – голубую спортивную форму бундесвера с фашистским орлом уже бегают тяжело дыша и топая по коридору туда и обратно, а на них громко орёт маленький такой унтер, мне по плечо примерно. Злобно гланув на меня он заорал спортсменам: хальт! цурюк! нохмаль! Поднималась пыль.
Канцелярский хмырь в погонах неучтиво спросил меня откуда я появился. Я проявив находчивость заявил что с вокзала. Он удивился, но поразмыслив немного сообщил что ничего не может для меня сделать, так как я по всей видимости не туда попал, так как состав батареи полностью укомплектован и все рекруты на месте с двеннадцати часов дня.
Ознакомившись с содержанием повестки, он удивился ещё больше.
Странно – сообщил он мне – тут написано что вы должны явитсься к нам.
Я тактично промолчал.
Хмырь завис на какое то время, потом сказал мне подождать и исчезнув на пару минут появился снова, приведя с собой ещё одного хмыря в погонах, с которым они стали рассуждать о том что де бардак, почему мы ничего не знаем про него, а его к нам прислали и т.д..
Ничего не решив, они решили продолжить свою дискуссию наедине, а меня послали в комнату номер 168, заверив меня что они во всём разберутся.
Так началась девятимесячная история моих мытарств... Кстати, интересно, почему именно девять месяцев? Это аллегория? Типа после этого становишься человеком или заново рождаешься? Не знаю. Дело было так, что послать меня в комнату послали, но разбираться откуда я взялся и почему не числюсь у них в бумагах не стали, видимо устали думать, так что когда мы на следующий день отправились на экипировку, всех вызывали пофамильно, пока я не остался один. Потом хмыри со склада напряжённо думали как же так? Что должны были получить обмундирование 52 человека, а приехали почему то 53...
В конце концов я конечно всё получил, но длилось это на час дольше чем было запланировано...
На следующий день во время утренней переклички произошёл первый армейский инцидент. Мы стояли в коридоре и орали «здесь» унтеру, выкрикивавшему фамилии, когда между строем и унтером прошёл молодой человек нашего призыва, но в гражданке и с руками в карманах. Унтер, на время потерявший дар речи всё же справился с собой и зычно стал орать на него мол что такое, построение чтоли не для вас, руки из карманов, быстро переодеваться в форму, две минуты, пошёл!, а доблестный воин ответсвовал гордо: «Я больше не хочу быть солдатом». У унтера отвисла челюсть. «Что такое?» почти сентиментально спросил он.
«Я только что ходил в канцелярию к капитану и подал заявление об отказе от военной службы, потому что мне не нравится быть солдатом» - отвечал уже бывший теперь солдат.
«Но это же всего навсего второй день службы, вы же ещё не разобрались во всём» - пролепетал унтер.
«Нет» - твёрдо сказал отказник – «солдатом я больше не буду» и удалился по коридору. Через двадцать минут он с вещами покинул казарму навсегда чтобы заступить на альтернативную службу в какой нибудь больнице для душевнобольных или доме престарелых.
Боевой дух батареи пошатнулся... Унтер тихо грустил.
Прошло где то десять дней службы. Пообвыкли. Познакомились. В моей комнате было шесть человек вместе со мной. Один огромный накаченный добродушный простак, два хилых нытика, один очкарик - интеллегент и поляк, с которым мы сразу нашли общий язык. По утрам перед завтраком занимались спортом – выходили в коридор делать зарядку – отжимались вместе с унтером, приседали, любимым упражнением было прижиматься спиной к стене как бы на стул садясь, чтобы колени были согнуты под прямым углом и стоять так всем взводом (унтер конечно тоже), пока несмотря на грозные окрики унтера первый не свалится на пол. С непривычки ноги конечно уставали и тряслись, но первым падал один и тот же – толстяк с лицом дауна с соседней комнаты, которому в будущем предстояло несчастие попасть в комнату ко мне и тяжко страдать от моей русской натуры.
После зарядки – уборка комнаты и ввереной к уборке территории (у нашей комнаты это был корридор и лестница), потом завтрак, потом или теория где нудно и долго о чём то рассказывали и нужно было бороться со сном, или практика – ползанье или беганье по полю в противогазе и без, автомат G3 - сборка и разборка и прочее часов до десяти вечера с перерывом на обед и ужин, потом опять уборка и отбой.
Немцы страдали. «Они не могут когда на них орут... Никакой личной жизни, в любой момент могут приказать что то делать и ты должен это делать», жаловались они. (узнаете себя? ) Я смеялся и говорил что это всё игрушки... Они дулись.
Когда мы в очередной раз чистили автоматы – стоя в корридоре спиной к стене, разложив детали на стуле, стоявшим перед каждым, один из наших нытиков прислонился спиной к стене, не заметив идущего по корридору фельдвебеля, и тут началось. Как в американском кино прямо, я с трудом сдерживал смех. Фельдвебель подошёл к бойцу, максимально приблизил свой боевой оскал к его печально-испуганной роже и начал орать, мол стена сама стоит, её не надо подпирать, вы откуда такой, может вам коктейль принести, а ну не отшатывайтесь без приказа, смирна! Орал надо сказать проффесионально. Громко и грозно, нависая над бойцом пока тот не упёрся затылком в стену, после чего сказал вольно и пошёл дальше. У нытика на лице был написан животный ужас, дрожали руки и колени, мне казалось что он сейчас зарыдает. Но зарыдал он только ночью. Меня разбудили всхлипыванья и взволнованный шёпот. Ганцы сгрудившись вокруг его кровати утешали его и спрашивали в чём дело, он расказывал что он не выдержит такого, что так с ним ещё никто никогда не обращался, что он хочет домой или умереть. Меня распирало, но я из человеколюбия сдерживался, чтобы не поранить душу впечатлительного бойца своим истеричны хихиканьем ещё больше.
На следующий день была теория... Нам рассказывали первый закон устава – камерадшавт. Типа все комрады, должны уважать друг друга, помогать и т.д. Рассказали интересный факт что каждый в ответе за государственное имущёство, данное ему напрокат, и что каждый должен всегда держать свой шкафчик на замке, даже когда он находится в комнате и отпирать его только в случае необходимости. Если же по разгильдяйству ты забыл запереть шкаф, то это в армии преступление, называемое «подстрекательство к краже», и что если у тебя что нибудь сопрут, то виноват не тот кто спёр, а тот кто не заперев свой шкафчик его на это дело соблазнил.
В это время к нам в учебное помещение заглянул фельдвебель, подозвал лёйтнанта, открывающего нам поразительные глубины немецкого устава, к себе и что то прошептал ему на ухо. Лёйтнант громко воскликнул: как? не может быть! Но взглянув ещё раз на застенчивую рожу фельдвебеля должно быть решил что может, поэтому сказал нам сидеть и ждать и поспешно убежал. Прибежал он через пару минут, причём на нём лица не было, и сказал что всё, полный аллес, террористы напали на пентагон и на центр мировой торговли и чтоб мы живо бежали обедать, на всё про всё пятнадцать минут, потом опять назад и там нам скажут что дальше.
Быстро и взволнованно мы пытались что нибудь сожрать за десять минут, в то время как по всей казарме царила паника и хаос. Толпы солдат бегали туда сюда по двору и плацу, кто то что то без умолку орал, а над всем этим вилась плотная туча каркающих ворон.
Среди немцев было уныние... Всё, война, - уныло сказал один. (Уж очень живописно все бегали и орали, наверное так и бывает когда начинается война).
- Я воевать не пойду! – сказал один.
- Да, мне больше делать нечего. – другой.
- И я тоже... Если война, то сразу на поезд и домой, заберу родителей и в Гренландию, там ничего не будет. – уверенно заявил третий
- А ты, русский? – спросили меня.
- А я чё, что прикажут то и буду делать. – честно ответил я - хотя даже если война и будет, нас никуда не пошлют.
Но доблестные защитники своего фатерланда сказали что всё это фигня, не пошлют сразу так потом, и вообще всё это они в гробу видали и что надо сразу валить.
Не дожрав мы побежали в телевизионную комнату, где без остановки под синхронное аханье военного персонала показывали как самолёт влетает в небоскрёб. Цепляло. Растерянные, испуганные лица кругом.
Заорал унтер, сообщив что через 5 минут общее батальонное построение во дворе, форма: берет и шинель. Подполковник, командир батальона толкнул пламенную речь о мировом терроризме, который проникает в мирную жизнь и губит тысячи жизней мирного населения, и что так это не пойдёт, с ним надо бороться.
Вот видите! – взволнованно шептались вокруг.
Также подполковник поведал нам что Канцлер Шрёдер уже отреагировал и пообещал любую возможную помощь омериканским союзникам в больбе с терроризмом в своём телевизионном сообщении. По рядам проносится вздох.
После речи нам приказали опять идти в учебное помещение и ждать там. Минут через 20, когда бедные бойцы уже изнывали от неведенья, что же дальше будет, пришёл лёйтнант и как ни чём не бывало продолжил лекцию. За окном всё так же бегали, но уже не так быстро, и не орали так громко... Уже потом я подумал что вероятно офицеры соревновались в оперативности, кто быстрей соберёт своих и толкнёт свою пламенную речь.
Лекция шла ещё часа два, движения за окном понемногу прекратились и ничего не мешало мирному виду обычной немецкой казармы, стоявшей на защите мирового общества от мирового же терроризма и наполненной солдатами, готовыми на любые потери во имя мира и защиты отечества.
Примерно в течении недели все волнения улеглись, про террористов все забыли, только рядовые как мы страдали от этого неслыханного теракта, потому что пришлось таскать мешки с песком, возводя возле КПП бруствер высотой в полтора метра, да ещё удвоили все посты, ибо враг не дремлет. Страдали от этого мы, поскольку вахту несли по старому 20 человек, а вот все посты были удвоены, так что во время вахты удавалось поспать вдвое меньше, часа три за ночь.
Солдат бундесвера должен выглядеть опрятно. Разрешено иметь волосы, если они не свисают на уши и на воротник, чёлка не должна падать на глаза. Бороду можно иметь, но нельзя ходить с щетиной, так что если ты приехал с бородой, то можно её оставить, или отрастить бороду во время отпуска.
Солдат бундесвера должен быть дисциплинирован и повиноваться приказу. Нам долго и нудно разжёвывают о целесообразности приказов и о том, какие приказы солдат должен выполнять, а от каких имеет право отказаться. То и дело разгораются дискуссии солдат с унтерофицерами о том, должны они выполнять отданные приказы или нет; бедняги унтеры орут и потеют, но толку от этого мало. Солдаты знают свои права. Им каждый день ездят по ушам, рассказывая что солдат это тоже неприкосновенная личность в первую очередь и как эту личность защитить от издевательства со стороны старших по званию или несуществующей дедовщины. В коридоре висит ящик для анонимных жалоб на командный состав или других личностей, ключ от которого у капитана, «шефа» батареи. К нему также можно в любое время зайти поболтать о том о сём.
Унтеры всё же тоже не дураки, они придумали фишку как заставить делать солдат то, чего они делать не должны. В коридор выходит унтер и орёт что с каждой комнаты требуется один доброволец. В виде приказа. Потом добровольцев посылают по своим нуждам – кого в кафэшку за булочками или гамбургерами, кого в своих служебных помещениях убираться... Что характерно в добровольцах обычно недостатка не наблюдается.
Первые два месяца – это учебка. Служба до десяти или до одиннадцати вечера, подъём в пять, зарядка, уборка, завтрак, потом «формальная служба». Это когда тебя готовят к присяге. Муштруют. Одеваешь шинель и берет, чистишь сапоги, по приказу бежишь с третьего этажа на построение перед зданием. Пока бежишь по лестнице, какой то $$$$ наступает тебе на вычищенный сапог. Носком этого сапога злобно пинаешь его в голень шипя проклятья, он извиняется, но делать нечего, пытаешься затереть след рукавом, видно всё равно. На построении унтера тщательно оглядываю каждого рекрута с головы до ног, просят разрешения поправить берет или капюшон и посылают перечищать сапоги. Выглядит это так: бежишь на третий этаж, отпираешь шкафчик, достаёшь щётку и крем, запираешь шкафчик, бежишь вниз, там чистишь сапоги, бежишь наверх, запираешь щётку и крем, бежишь вниз дабы предстать пред светлые очи унтера. Он придирчиво осматривает сапоги и если надо посылает ещё раз. Некоторые бегали по три – четыре раза. Я один раз «бегал» два раза – забегал в здание, за угол, смотрел там с минутку стенды с танками по стенам, доставал из кармана щётку, выбегал и чистил сапоги. Потом забегал опять за угол, отдыхал, прятал щётку, выбегал, презентировал сапоги. Но это каралось. Однажды такого же умного поймали и долго долго на него орали... После осмотра маршируем. У многих проблемы с поворотами налево или направо. Дикие крики, тупые шуточки когда все поворачиваются налево, а какой нибудь баран направо и оказывается лицом к лицу с другим. Унтер радостно подбегает и спрашивает барана, не хочет ли он другого поцеловать. Хохочет. Маршируем по два три часа, но каждые полчаса пауза, благо дисциплина не позволяет унтерам курить, когда мы маршируем. А курить они хотят часто.
Через месяц учебки примерно первый раз конец службы часов так в шесть вечера. Можно выйти в город, купить пива. Пить в комнате категорически запрещено. Можно в телевизионной комнате или «комнате свободного времени». Ну или в баре на территории казармы.
Поляк покупает пузырь «Зубровки» и мы идём комнату для бухания. Без закуси и под сигареты вставляет плотно, мы с поллитра бухие, ещё и на дне осталось на два пальца. В десять орут отбой, мы с поляком спорим насчёт остатков – он говорит вылить и бутылку выкинуть из окна, я предлагаю спрятать в моём шкафчике и допить позже. Все испуганно меня уговаривают не дурить, мол хранение запрещено, попадёшься и нас всех подставишь. Я гордо шлю всех подальше, говорю что водку выливать мне не позволяет моё вероисповедание. Один умник уважительно спрашивает «а какое у тебя?»
Я сую бутылку в карман запасной шинели, запираю шкафчик и в последующие дни выпиваю по глоточку на сон грядущий. Немцы в шоке оттого что я это делаю.
По вторникам мы бегаем круг вокруг казрмы – примерно шесть километров. Туповатый фанйункер – будущий лёйтнант, бегущий с нами круг орёт – «мужики, русские взади нас, поддайте ходу!» (интересно, у всех русские со словом драпать ассоциируются?) Я поддав ходу, догоняю его и ору: «русские уже здесь!» Он спотыкается. После пробежки разминка, во время которой наш турок – взводный шут и подсирала складно блюёт себе под ноги под счёт фанйункера. На раз нагнулся, блеванул чуть чуть, на два разогнулся, сделал два полуоборота корпусом, на раз нагнулся, блеванул ещё. Фанйункер орёт на него: «выйти из строя! Блюйте в другом месте! Вон в кусты отойдите!» После разминки он приглашает меня отойти в сторонку и заглядывая мне в лицо, говорит что он меня не хотел обидеть своим выкриком про русских, и что он об этом глубоко жалеет, и просит прощёния. Я его великодушно прощаю.
В пятницу после завтрака пробежка три километра в спортивной форме. Самый старший с нашего призыва – Момзен, ему 25 лет, и он судя по всему немного не в себе. На пробежке он изумляет и пугает народ, я же и поляк в восторге. Отдан приказ бежать, засекается время – круг 400 метров. Момзен пробегает первый круг, равняется с унтерами у секундомера и кричит на бегу: «Я...! Не....! Могу...! Бежать...! Больше!!!» Унтер в трёх словах советует ему молчать и бежать дальше, и Момзен бежит, и вдруг начинает просто рыдать. Прямо на бегу, причём выглядит это довольно странно, вроде бежит, протяжный всхлип, потом протяжное ы-ы-ы-ы-ы-ы, потом опять всхлип и ы-ы-ы-ы-ы-ы. Так и бежит целый круг, рыдая в голос, и равняется опять с унтером. Пока унтер не веря глазам и ушам своим таращится на него, он бежит дальше. Унтер пробуждается от летаргии и орёт: «Момзен, не надо бежать если вы не можете!». Но Момзен упрямо бежит дальше. И рыдает. Унтер бросается в погоню, догоняет его, бежит рядом и кричит: «Момзен, остановитесь!», и так они мирно пробегают бок о бок полкруга, пока унтер наконец не понимает, что это может продолжаться долго и мягким жестом берёт Момзена под локоток и увлекает его прочь с беговой дорожки и бережно отводит в помещение. Остаток дня Момзен лежит на койке в своей комнате и ни с кем не разговаривает. Сердобольные немцы предлагают ему попить или поговорить, но он только качает головой.
Кстати когда Момзен первый раз приехал в казарму, он сразу же всем рассказал что у него не сегодня завтра родится сын и всё хлопотал о том, дадут ли ему пару дней отгула когда это случится. Каждую неделю, когда Момзен возвращался в казарму, его спрашивали стал ли он наконец отцом, и он каждую неделю неизменно отвечал что ещё нет, но на этой неделе точно... Над ним издевались, гоготали и улюлюкали, когда прошло полгода, и он так же говорил что доктор сказал на этой неделе точно и улыбался как идиот... Потом надоело, но по прошествии 9 месяцев службы у него так никто и не родился, и мнения разделились. Кто то говорил что он просто даун, люди же помягче думали что у него видимо разыгралась какая то трагедия, но правду мы так никогда и не узнали.
После пробежки до двеннадцати дня уборка комнаты и ввереной к уборке территории. Наша территория – корридор и лестница – я принимал участие в уборке только один раз за два месяца учебки. Ганцы каждый день по два раза подметали и мыли пол, и сетовали на то что я не помогаю... Ну я для очистки совести а больше для виду один раз сделал вид что пыль вытираю с перил. Какая там пыль?
Каждый раз в пятницу одна и та же байка, но немцы с моей комнаты каждый раз свято ей верят и почти доходят до истерик, лезут из кожи вон. Байка в том, что до двеннадцати часов дня в комнате не должно остаться ни мусора, ни пыли, и тогда нас вовремя отправят домой. Если же где то будет пыль, то горе всем, ибо заставят убираться дальше и задержут нас на час дольше. Проблема в том, что как ты не старайся, пыль найдётся. В любом случае. И каждый раз разыгрывается один и тот же спектакль – примерно в одиннадцать заходит проверка в лице обычно двух унтеров и ищут пыль, которую и находят довольно быстро. Профессионалы – на плафоне под потолком, или ворсинки на ножке стула, между рамами в в окне, или на подоконнике снаружи, на дверных петлях, под мусорным ведром, на подошвах сапог и так далее. Они знают массу таких тайников, и даже если многострадальные немцы запоминают их все и тщательно всё вытирают, унтеры без труда находят ещё. Потом следует хорошо сыгранная обида унтеров. Они просто в шоке, какой у нас свинарник и минуты две орут и возмущаются что из за нас теперь вся батарея задерживается ещё на час.
Среди немцев паника, граничаящая с отчаянием. Они обвиняют друг друга, а в основном меня, потому что я не проявляю при уборке особого энтузиазма, в том что теперь мы, а из за нас и вся батарея опоздаем на поезд. Я говорю что они одно и то же говорят в каждой комнате, и нас отпустят как обычно, независимо от того будет ли найдена пыль или нет, но мне не верят... Спектакль повторяется ещё раз. Немцы чуть не плачут. И наконец ровно в двеннадцать снова проверка, унтеры с одобрением говорят «давно бы так!» и через пару минут орут что служба закончена.
Все радостно переодеваются в гражданку и устремляются к остановке автобуса. На моё «ну что я говорил?» никто не обращает внимания.
В следующую пятницу всё повторяется опять. Разве что эпизод с Момзеном неповторим, потому что от пробежек он освобождён.
Кормят здесь плохо. По немецким меркам.
Завтрак и ужин состоит из хлеба, булочек и нескольких сортов сыра и колбасы. Ну и овощи типа помидоры - огурцы нарезные и масса фруктов: яблоки, груши, бананы, иногда арбузы и дыни. Каждый четверг горячий ужин – или жареная картошка с луком, или кусок пиццы, или запечёный гавайский тост с ветчиной, шайбой ананаса и сыром. На обед стандартный набор – кусок мяса с разведённым соусом, отварная картошка и какие нибудь варёные или тушёные овощи. Ну иногда там конечно макароны или рис... Каждую среду суповой день – дают густой айнтопф с сосиской, как правило пересоленный.
Но это в казарме. В поле же кормят по другому. Бивак – красивое такое, Есенинское слово. На четвёртой неделе мы едем в леса, «воевать». В понедельник ночью нас будит огромный накаченный простак с нашей комнаты и взволнованно шепчет, что что то не так, что наверное будет подъём по тревоге, потому что в коридоре не горит свет, как обычно, а темно и по углам стоят маленькие свечечки. Народ начинает волноваться и паниковать. Я возмущаюсь, говорю чтоб не мешали спать, что если будет тревога, то мы её никак не пропустим, чтоб заткнулись. Качок говорит что он спать не будет больше, а будет ждать... Я говорю ему чтоб он ждал молча и не шебуршал и засыпаю опять.
В уши бьёт нестерпимый вой. Сирена. Спросонок подпрыгиваю на кровати, ничего не понимаю. Качок включает свет и мечется по комнате. Никто не знает что делать, так как про тревогу мы и слыхом не слыхивали до этого, тем более как себя вести. Кто то орёт: «АБЦ-Аларм!!!» (атомно-биологическая-химическая тревога) и мы все как один хватаем противогазы – благо они на шкафчике с края – и напяливаем их. В это время с грохотом распахивается дверь и с воплем «Тревога, всем строится!» влетает унтер. Сначала он ещё орёт что напрасно мы свет влючили, но замолкает на полуслове, потому что видит пятерых идиотов в трусах и противогазах и одного в униформе но тоже в противогазе (это трусливый качок одел форму, заправил кровать и сидел ждал, пока все остальные спали). Унтер пытается сделать грозное лицо, но видно что его распирает со смеху. Построение! – орёт он и вылетает. Залетает другой и орёт: «Построение! Выключить свет! Тревога!», но тоже замечает комичность ситуации и начинает откровенно ржать, правда стыдливо прикрывая свою унтерофицерскую рожу ладошкой. Выбегает. Мы всё ещё в ступоре, стоим в противогазах и не можем пошевелится. Тут забегает штабсунтерофицер Шрёдер, заместитель командира взвода, начисто лишённый юмора и воображения и начинает громко и злобно орать что это бардак, зачем мы напялили на себя противогазы, когда это не абц-аларм, а боевая тревога, быстро снимать противогазы, одевать форму, скоро построение. И без света главное! Хлопает дверью.
Только тут я понимаю в чём дело и начинаю ржать, сдираю противогаз, лихорадочно натягиваю на себя штаны и сапоги. Раздаётся приказ к построению, гимнастёрку я напяливаю на бегу. В коридоре стоит разношёрстная толпа. Кто стоит в одних брюках и тапочках, кто в форме но босиком, есть даже один спец в гимастёрке и сапогах но без брюк. Шрёдер хмуро разсхаживает перед строем.
«Таково позора я ещё не видел!» разоряется он. «Не солдаты а толпа крестьян! Быстро по комнатам, облачиться в форму, как положено, взять бумагу и карандаш! Кто включит свет, пожалеет! Одна минута, пошли!» с неподдельной злобой орёт он.
Через минуту все одеты по форме, стоят. Шрёдер орёт что сейчас он будет зачитывать диспозицию, только один раз, всем молча записывать, он потом у каждого лично проверит. Диспозиция такова что страна Х, граничащая с нашей страной У, стягивает войска к общей границе на реке Z, возможно нарушение границы, нашей батарее приказано занять позицию на правом берегу реки Z и готовится к обороне. Попробуй записать что нибудь стоя в строю на листе бумаги карандашом. Я даже и не пытаюсь, полагаюсь на память. Запишу потом.
Шрёдер командует разойтись по комнатам, сразу же раздаётся приказ «приготовиться к построению перед оружейной палатой», пауза, «построится перед оружейной палатой!». Топот по лестнице. Наша оружейная палата на этаж выше. Строимся перед ней, по очереди заходим, говорим номер автомата, получаем, отдаём карточку с тем же номером, он вешается на то место где стоял автомат. Для учётности. Когда возващаешь автомат, получаешь карточку назад. Мой автомат 64 года выпуска, видавший виды. На стрельбище, куда нас возили до этого, была такая проблема: чтобы определить точку прицеливанья (ни один автомат не стреляет так как должен, а немного в сторону, во всяком случае у нас) со ста метров выпускаешь три пули по большой, полтора на полтора метра мишени, целясь в десятку. Если все пули легли более мене кучно, к примеру на семёрку слева от десятки, то точка прицеливания (куда метится чтобы попасть в десятку) соответственно на семёрке справа. Я же выпустил все три пули, целясь в яблочко, но на мишени не одной дырки обнаружено не было. Меня спросили куда я метился, я ответил что по десятке, как и положено. Унтер поухмылялся, приказал пальнуть ещё три раза. Я пальнул с тем же результатом. Унтер, на роже которого было ясно написано, что он про меня думает, с видом превосходства забрал автомат, и небрежно сделав три выстрела, сказал «вот теперь пошли я покажу эту точку». Когда мы дошли до мишени, пришло моё время ухмыляться. На мишени не было ни одной дырки. Унтер чесал свою грушеобразную голову. В конце концов эта точка была найдена – нужно было целиться в землю пониже правого нижнего угла мишени, чтобы вообще в неё попасть.
После того как мы получили автоматы было приказано разойтись по камнатам и ждать приказа. Ждать пришлось долго. Тревога была в четыре утра, примерно в полпятого мы с автоматами разошлись по комнатам, нацепили боевое снаряжение (два подсумка с обоймами, лопатка, сумка с противогазом, резиновой накидкой и прорезиннеными варежками, сумка с котелком, фляжка - на поясе и рюкзак с запасными вещами и притороченным к нему спальным мешком) и сели ждать. Сделали вылазку в коридор – покурить. Всё тихо. Постепенно рассвело. В шесть утра был приказ строиться, нам приказали идти в столовку завтракать, прямо так навьюченные и пошли, толкались, толпились, цеплялись друг за друга, за столы, стулья и прочие предметы обихода дулами автоматов и рюкзаками. После завтрака мы посидели ещё с полчасика и потом был приказ строится перед зданием, наконец то подали колоритный такой зелёный икарус. Повезли.
У каждого бойца имеется половина палатки. Выбираешь себе напарника со своего отделения, вместе сним возводишь это сооружение и радуешься. Радуешься, потому что один остался лишний и у него только половина палатки. На вопрос что ему делать, ему резонно замечают – ставь половину! Он бедолага поставил половину, но как назло вечером начал моросить противный северный дождь и так и шёл следующие четыре дня, которые мы там торчали и он соответственно спать не мог, слишком мокро было, потому его не назначали играть в солдатов (лежать ночью в луже в засаде по два часа, обходить позиции с оружием наперевес и прочее), а приставили к костру, за которым он должен был следить. Круглые сутки. Так он там и сидел, возле костра, а был он очень и очень вредный и нехороший человек, так что на камерадшавт все плевали и никто ему свою палатку не предлагал. На третью ночь он заснул и свалился в костёр и наверное страшно бы обжёгся, если бы мимо не проходила очередная смена на часы, которая его оперативно вытащила, он только опалил себе брови, ресницы и козырёк кепки.
Пошли боевые будни – четыре дня. Днём мы учились маскироваться травой и сломанными ветром ветками – с дерева нельзя сдирать, мазали морды чёрной краской, ползали, бегали, прыгали, стреляли холостыми, противогазы и резиновый пончо снимали – одевали, тренировались брать в плен и обезоруживать подозрительных личностей (которых в основном играл я или поляк – идешь с пистолетом за пазухой, навстречу тебе патруль, орут «стой, руки вверх», а ты орёшь «да пошли вы все туда то и туда то», по русски конечно. Патруль опешивает и стоит разинув рот, а ты в это время кроешь матом их, ихнего командира, всю немецкую армию и вообще всё что видишь. Потом один в тебя автоматом целится (как будто, вообще то целится в людей нельзя, поэтому он только делает вид что целится в тебя, а сам целится в землю) а другой подходит, обыскивает, забирает пистолет и тебя уводят. Сопротивляться мне категорически запретили, и сценарий был всегда один и тот же), ну и просто шарились по окрестностям с оружием наперевес и когда унтеру, командиру отделения что то приходило в голову он подавал особый знак, все прятались в кусты или за дерево и водили дулом автомата туда сюда – мол враг не дремлет. Один раз симулировали бой. Сначала мы сидели в лесу, а другое отделение через полянку на нас бежало, мы стреляли холостыми и их отгоняли, потом наоборот. А ночью было два задания, или два часа патруль – обходишь бивак по кругу – вдвоём, причём унтеры симулировали иногда нападение и надо было отреагировать правильно – выстрелами поднимать тревогу и все просыпались, хватали оружие и бежали кто куда, паля холостыми, причём стрелять без затычек в ушах было запрещено – порча госимущества, которым является солдат, потому ходили в патруль с заткнутыми ушами (выдавали сцециальные затычки), и было три станции где ты должен был останавливаться, вытаскивать затычки из ушей, и прислушиваться, не крадётся ли враг. Потом опять затыкать уши и дальше. Другое задание - просто засада – лежишь и смотришь в сторону предполагаемого противника, если видишь его, то поднимаешь тревогу выстрелами.
Недалеко от полянки с палатками стояло два красных пластковых перевозных сортира, в которые надо было идти с прикрытием. Крадутся в общем два солдата – до сортиров, потом один скидывает с себя автомат и пояс со снаряжением, а другой сидит на корточках и бдительно смотрит по сторонам, охраняя покой первого.
С едой было тоже очень романтично. Был приказ найти длинную крепкую палку, сделать на ней надпилы по количеству солдат в отделении и вешать на палку котелки, обмотанные платками, чтоб не гремели. Приезжал грузовичёк со жратвой и начиналось движение: два солдата из отделения, с котелками на палке крались к машине, которая стояла посреди поля. Рядом крались минимум двое с автоматами наготове, прикрывали тех, с палкой. Подходили к машине, получали жратву, крались назад и жрали, потом сидели у большого костра и курили.
Каждый день мы теряли примерно по два – три человека из взвода больными. Их увозили в казарму.
На третий день бивака, в среду нас погрузили на автобус и повезли в казарму мыться, а то как же три дня без душа? Заодно прихватили там вторую пару сапог, потому что первая не просыхала из за дождя. Кстати в казарме тоже царила романтика – те из больных, кто болел не сильно (существует понятие внутренняя служба, это когда ты служишь внутри, в помещеньи, и можешь не выходить на улицу), поставили палатки в коридоре, растянув их кое как на изоленте и спали в них, им приносили с улицы ворохи травы, чтоб они маскировались, они мазали себе рожи в чёрный цвет и тоже патрулировали ночью коридор, где их иногда поджидал коварный унтер, или лежали на часах возле комнаты с оружием. Только вот стрелять им нельзя было в коридоре, так что они только делали вид что стреляют. Также двое из них с котелками на черенке от швабры ходили в столовку и приносили пожрать остальным. В общем равноправие. Каждый должен пройти бивак во время учебки, и каждый его прошёл, просто некоторые в здании.
Когда мы сходили в душ и переоделись в чистое (у каждого было три комплекта формы), нас увезли назад в лес и мы продолжили тяжкую полевую службу. Если бы не затяжной сентябрьский дождь, вечно мокрые вещи, спальные мешки и ноги, это было бы вообще прекрасно.
В четверг нам устроили небольшой праздник – привезли маринованные стеки и сосиски и с восьми часов вечера был гриль – каждому по стеку и две сосиски и по две маленькие баночки пива Faxe. Кто не хотел пиво мог получить соответсвенно две баночки колы или фанты. Потом спать, в пять утра в пятницу последняя боевая тревога – унтеры бегали, орали, стреляли и кидали пенопластовые петарды в форме гранат, мы отстреливались и отбили гадов.
А потом разобрали палатки, собрали вещи и марш в казарму – одиннадцать километров в полном боевом обмундировании и с автоматом на плече – и бивак позади.
После марша – кровавые мозоли. Сапоги – новые, из хорошей кожи, твёрдые и непривычные, стирают ноги в кровь. Появляется огромный пузырь, тут же лопается, потом новый, на следующем слою кожи, лопается тоже, потом кожа уже кончается и дальше стирается сама пятка. Но ничего, одиннадцать километров это ерунда, и доходят почти все. Те кто говорят что больше не могут получают приказ остановиться и ждать грузовик, который курсирует по дороге. На них не орут, но намекают что они слабаки. Я терплю. Не может быть русский слабаком.
Когда я наконец в казарме с облегчением снимаю сапоги, оба носка в бурой крови выше пятки и примерно до середины ступни. Осторожно отлепляю их от тела – выглядит хреново, но лучше чем я думал. Немцы таращаться на меня, спрашивают почему я не поехал на грузовике. Я гордо хмыкаю, они хмыкают качая головами. После уборки и чистки обмундирования конец службы. Осторожно хромая иду в кроссовках к остановке автобуса.
В понедельник многие идут в санчасть – показывают мозоли, их промывают, выдают специальные «мозольные пластыри» и дают освобождение от сапог. Спецы с таким освобождением ходят или в тапочках или в кроссовках. Над ними смеются – всё таки видок ещё тот – в униформе и в тапочках. На муштровке на плацу, где нас готовят к предстоящей присяге то и дело раздаются вопли, исполненные боли. Маршировать не умеют, топают как стадо баранов, наступают на пятки, и тем кто в тапочках приходится туго. Сапоги всё же немного смягчают боль, но приятного мало. Турок идущий сзади меня один из таких. После того как он пнул меня в пятку второй раз я поворачиваюсь к нему и говорю: «держи дистанцию!» После третьего раза я поворачиваюсь и толкаю его в грудь, злобно шипя: «наступишь ещё раз - получишь прямо здесь по морде!» Он тушуется, по выражению его лица видно что он не сомневается в моих словах. На меня прикрикивает унтер. Турок отстаёт на шаг, ломает строй, на него орут, но я для него страшнее чем унтер. Так он под крики и нотации идёт на полшага дальше от меня чем положено и с тоской заглядывает орущему на него унтеру в глаза.
Перед присягой – так называемый рекрутский экзамен. Нас опять поднимают по тревоге в четыре утра, но в этот раз наш суетливый и подозрительный качок ставит будильник на без пятнадцати четыре, выходит в коридор, видит что свет не горит и по углам стоят свечечки и будит нас. После этого он достаёт из своего шкафчика припасённые заранее такие же свечечки, зажигает их, расставляет на столе, чтобы было достаточно света и мы аккуратно одеваемся, застилаем кровати и садимся за стол. Когда начинает реветь сирена, дверь распахивается, забегает унтерофицер и разинув свою пасть для крика «сирена, к построению», опять захлопывает её, качает головой и выходит опять. Забегает другой, орёт что непорядок, забирает все свечки и уходит. Сидим в темноте, пока не раздаётся приказ к построению. Опять да же самая диспозиция, только сразу по получении автоматов и облачения в боевое снаряжение нас увозят...
Суть экзамена в том, что отделение из десяти человек, под командованием одного из наших же избранного «заместителя командира отделения» делает марш с ориентированием на местности, имея компас. Карту дают ровно на минуту этому самому заместителю по фамилии Тюрман (тот ещё камерад, наглый, самоуверенный) и по слепой случайности мне. Мы за эту минуту должны запомнить карту, потом её забирают, дают по листку бумаги, чтоб набросать увиденное. Приказ – такое то направление. Отделение - в полном снаряжении, с холостыми патронами в автоматах, марш. Каждое отделение ссаживают с грузовика в разных местах и экзамен начался. Сверяем нарисованные до этого карты. Они совершенно разные. Я недолго спорю с завкомом о том какая из них правильнее и куда нам идти, после чего он отсылает меня быть замыкающим.
Военное положение. Это значит, разрисовать лица чёрной краской, утыкать шлем травой и ветками и крадучись идти в заданном направлении (реагируя на приказы тупого Тюрмана, который ощутив власть то и дело видит подозрительное движение или слышит что то), и то и дело, прыгая в кусты, ощетиниваться дулами автоматов. Мне это быстро надоедает. Во первых, я считаю что мы идём не совсем туда, куда нужно, во вторых светает и мы уже должны бы быть на месте, после двух часов плутания по лесу. Поэтому когда он в очередной раз приказывает прятаться в кустах, я бодро выпускаю три выстрела в сторону опушки. Завязывается оживлённая перестрелка. Каждый расстреливает по пять-шесть патронов, потом тишина... Врага не видно. Я говорю что мне показалось, не скрывая ухмылку.
Идём дальше. Наконец приходим к огороженному полю, на котором мирно пасутся коровы. Тюрман сообщает что нам надо на другую сторону поля, мол лезем через забор, я сопротивляюсь, говорю что это запрещено и учения учениями, а владелец поля рад не будет, если вооружённые солдаты будут коров стрессу подвергать. В конце концов лезем, перешагиваем через широченные коровьи лепёшки, я сзади в полный голос капризным тоном оповещаю всех о том, какой этот самый Тюрман по моему мнению идиот, что придумал такое, меня, одного из двух человек видевших карту местности посылает назад, вместо того чтобы со мной советоваться, и в итоге мы шляемся по навозу, вместо того чтобы давно быть на месте. Тюрман злится, кричит мне «Замолчи!» Я отвечаю – «а что, правда ведь! Ведь правда, камрады?» Камрады молчат, но чувствую что правда на моей стороне. После следующих трёх минут нарочито протяжного нытья, Тюрман срывающимся голосом орёт «заткнись, это приказ!»
Я отвечаю – «свои приказы можешь себе ...., ты мне никто, и не груби лучше».
Он срывается на визг – «я всё доложу унтерофицеру Витштруку – что ты стрелял без надобности, что ты приказы не выполняешь».
И тут я, смакуя, рассказываю ему о том, что Витштруку конечно будет небезинтересно узнать, что выбранный им его заместитель полнейший кретин, приказывал нам лазить через частную собственность, водил по частному же полю, и доказывая свой кретинизм приказывал нам молчать и не указывать ему на сделанные им ошибки. Он молчит.
По ту сторону забора наконец проявляется ситуация – мы сделали небольшой крюк – всего километра три-четыре, и вышли к первому чекпоинту с тыла, немало удивив унтера, который лежал в засаде с пулемётом и готовился устроить нам боевые условия, когда мы покажемся. На этом пункте мы должны были собирать – разбирать пулемёты на время, но тут невовремя на горизонте появляется другое отделение (запланирован был отрыв примерно в час – полтора, но пока мы плутали, они нас догнали) и унтер привлекает нас к созданию боевых условий. Мы прячемся в кустах, и подпустив их поближе, открываем беглый огонь по ничего не подозревающему противнику. Вбивая их в пыльную землю на кромке леса своими холостыми очередями, мы веселимся вовсю. Всё таки намного заманчивей устраивать засады, чем в них попадать. Выглядит это очень впечатляюще. Пулемёт стрекочет и рычит, автоматные очереди повергают отделение в панику, солдаты мечутся, забывая о том что надо упасть и отстреливаться. Когда они наконец залегают и начинают давать залпы, огонь с нашей стороны затихает по команде унтерофицера и он кричит: «какое отделение и кто ваш заметитель командира?» - «я, второе отделение» ¬- раздаётся скромный голос из высокой пожелтевшей травы. «Встать!» кричит унтер. Бедняга встаёт, и снова падает под радостный гогот унтера, который выпускает по нему длинную пулемётныю очередь. Потом он читает короткую лекцию о том, что враг не дремлет, отделение разбито, лишено командования и фактически уничтожено.
После этого он говорит нам что мы успешно показали своё умение в сборке и разборке пулемёта и даёт нам новое направление. На следующем контрольном пункте мы попадаем в зону атомно-биологически-химической атаки. Требуется: задержать дыхание, встать на одно колено, автомат поставить и упереть в плечо, снять каску, нацепить её на колено, достать и надеть противогаз, (на это даётся двадцать секунд – кто не успел объявляется убитым) вытащить резиновое пончо и одеть на себя, герметически затянуть капюшон, поверх противогаза и капюшона нацепить каску, и в конце концов натянуть прорезиненные варежки с отдельным указательным пальцем – чтоб стрелять можно было. Половина отделения вовремя не управилась и унтер нудно рассказывает что на войне они были бы мертвы, что это бардак, что позор и так далее. Потом показывает нам направление – примерно триста метров дальше следующий контрольный пункт и случайно там же кончается заражённая зона. Бегом!
Бежать в противогазе и резиновом пончо очень неприятно – задыхаешься и страшно потеешь, форма за две минуты совершенно мокрая. Достигнув наконец спасительного края леса, мы получаем команду снимать защитное снаряжение. Аккуратно разложив всё длинными полосами, мы стоим спиной к ветру. Унтерофицер протягивает каждому пакетик с белым порошком, заверяя что это дезактивационное средство и предлагает обильно пересыпать им все вещи, особенно противогаз. Я мну порошок в пальцах, нюхаю и вдруг понимаю, что это мука. Очередная шутка в воспитательных целях – насыпь немного муки в мокрый противогаз и потом, в казарме, выковыривать из него подсохшее тесто доставит тебе массу удовольствия. Макаю пальцы в муку, провожу ими по противогазу сверху и посыпаю пончо. Мы спасены. Можно сложить всё опять в сумку и следовать далее.
Нам предстоят следующие пункты: сборка-разборка автоматов и пистолетов, группа в обороне, задержание и обыск подозрительных личностей, ориентация по карте при помощи компаса и переправа через узенький канал по тросу, натянутому между двумя деревьями – естесственно со страховкой. Всё это мы проходим без труда, только Момзен во время переправы опять начал рыдать, зависнув примерно посередине троса и заявив что он боится высоты. Ему предложили двигаться дальше, ведь половину он уже прошёл, но он, зарыдав ещё сильнее, просто разжал руки и повис на страховке – метрах в двух над поверхностью воды. На все уговоры и окрики он отвечал истеричным всхлипыванием. Последовала грандиознейшая акция спасения Момзена. Самым простым и логичным способом было кинуть ему верёвку и подтянуть его к земле, но он обеими руками судорожно цеплялся за страховочный трос, на котором висел и потому поймать верёвку не мог. Отважному спасателю пришлось лезть на трос, с тем чтобы дотянуть Момзена до спасительной земли, но Момзен внёс в этот план массу осложнений, так как вовремя отпустил трос и схватился за своего спасителя, добившись того что в конце концов они висели рядом на страховочных тросах а спаситель был крепко обнят мёртвой солдатской хваткой. Но у того хоть руки были свободны, так что он смог поймать конец верёвки и их наконец вытянули на сушу. Хотя даже после этого Момзена долго пришлось уговаривать отпустить другого, он только всхлипывал и мотал головой. Отцепив, его увезли.
Попутно мы пообедали в боевом порядке – жаренные холодные куриные ляжки, завёрнутые в фольгу, картошка пюре и компотт, отдохнули полчасика и двинулись дальше.
Походы между пунктами осложнялись налётами враждебно настроенных унтерофицеров, устраивавших время от времени засады. Приходилось отстреливаться. Когда засад длительное время не было, я, дабы отделение не теряло бдительности, их имитировал. Начинал палить и устраивал таким образом встряску своим камрадам, но они этого как то совсем не ценили и обижались.
Обойдя все пункты взвод собрался на большой поляне, провели перекличку. Командир взвода, лейтенант приказал заместителям командиров отделений сдать оставшиеся патроны. Наш Тюрман пошёл к нему и отрапортовал что в его отделении патронов не осталось, после чего вернулся к нам и сказал что мы их закопаем. Так как я находился с ним в некоторой конфронтации, я заявил что патроны закапывать не буду и предложил ему пойти и сообщить лейтенанту что патроны всё же остались. Остальные тем временем закапывали свои. Тюрман подошёл ко мне и завязал со мной следующий непринуждённый разговор:
- «Ты их закопаешь!»
- «Нет»
- «Закопаешь!!!»
- «Нет»
- «Это приказ!»
- «Пошёл ты со своими приказами»
- «Я пожалуюсь что ты не выполняешь мои приказы!!!»
- «Иди, валяй. Про порчу госимущества слыхал?»
- «Закопай свои патроны!»
- «Нет»
- «Пожалуйста, закопай, а то я уже сказал что у нас не осталось» - в голосе тоска.
- «Нет. Кто тебя за язык тянул?»
- «Но почему?»
- «Жалко. Да и для природы плохо»
- «Ты их закопаешь!!!»
- «Нет»
- «Закопаешь» - с угрозой. Делает шаг ко мне, хватает мой автомат двумя руками. Я критически осматриваю его, раздумывая, куда ему врезать – в челюсть или просто поддых. Немцы предостерегающе кричат «эй-эй», становятся вокруг, говорят «оставь его».
«А что же делать?» грустно спрашивает Тюрман, отпуская мой автомат.
«Иди рапортуй что отделение сдаёт патроны в таком то числе».
Он идёт с патронами к лейтенанту, тот долго рассказывает ему про дисциплину, детский сад и ответственность. Возвращается бледный от злобы – «мне изза тебя влетело!». «Сам виноват» - лаконично отвечаю я.
Приезжает восторженный дедушка – подполковник, командир батальона. Бегает среди солдат, пожимает руки, спрашивает как всё прошло, не устали ли мы, нет ли мозолей и прочее. Многие говорят что да, устали, да и мозоли есть. Дедушка толкает речь, что по плану мы должны были маршировать одиннадцать километров до казармы, но так как мы отлично себя показали и прекрасно справились со всеми трудностями, он решил что мы заслужили немного комфорта и сейчас приедут грузовики.
Радостные, мы взгромождаемся на машины и едем в казарму. На следующей неделе присяга.
После удачного «рекрутского экзамена» мы готовимся к присяге. Маршируем, учимся синхронно исполнять команды «налево!», «направо!» и «кругом!», сталкиваясь с большими трудностями. Но командынй состав не теряя надежды и не переставая орать всё же учит солдат где лево, где право и какое же всё таки плечо левое, чтобы через него производить «кругом!».
За день перед присягой генеральная репетиция. Выбираются шесть репрезентантов из батареи, которые будут иметь честь подойти к знамени, прикоснуться к древку и зачитать формулу присяги, которая кстати весьма короткая, и, как и положено в демократической стране, не является клятвой, а «торжественным обещанием». Звучит примерно так: Я торжественно обещаю верно служить ФРГ и отважно защищать Права и Свободу немецкого народа. Наш командир батареи человек прогрессивный и стоит на защите дружбы народов, поэтому из шести репрезентантов настоящих немцев только трое. Остальные – я, российский немец, поляк Шодрок и итальянец Импагнателло. Вся батарея торжественно марширует к плацу, выстраивается на отведённом месте, и стоит около получаса, для тренировки. Потом по команде шестеро почётных солдат (это мы) выходим из строя, следуем к центру плаца, где стоит наш унтер с флагом нашей батареи, прикасаемся к нему, говорим текст присяги, потом поём гимн. После этого возвращаемся в строй, стоим ещё полчаса и батарея торжественно шевствует назад в казарму...
Утром в пятницу - день присяги – церковная служба. В католической церкви естесственно. Турок начинает качать права, что он мусульманин и не может и не хочет в церковь. Сначала его пытаются резонно уговорить, мол ты можешь не молится а просто там посидеть, ничего не будет, но он упёрся. Тогда хитрый лейтенант говорит ему что он уважает чужую религию, но тогда ему, мусульманину, придётся остаться в казарме и драить лестницу и коридор под неусыпным присмотром унтерофицера Штайнке, который турка терпеть не может. А все остальные в это время посидят в церкви, потом попьют кофе с булочками и приедут через два часа, когда он, турок как раз окончит уборку. Турок сразу же идёт на попятный, говорит что ничего страшного если он поедет в церковь, тем более ему уже всегда было интересно, как происходит католическая служба.
Возле церкви стоит служитель, раздаёт книжонки с псалмами, молитвами и песнями. Мы чинно заходим и рассаживаемся. Священник долго и нудно рассказывает о том, что «мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути», потом встаём, читаем отче наш, потом он разглогольствует о том, какую важную роль играет немецкая армия для мира в Европе и во всём мире, потом встаём и поём песню «Спасибо за это прекрасное утро, Спасибо за этот день» и так далее. По окончании службы пьём кофе с булочками и едем назад в казарму, где уже собираются родные и близкие – ходят, рассматривают танки и ручное вооружение, пялятся на нас. Мы маршируем к своему зданию и нас распускают на полчаса, дабы побеседовать с посетителями, показать им казарму, познакомить с камрадами и так далее.
Потом построение, мы маршируем на плац, становимся как положено и стоим. Сначала толкает речь мэр города, военный оркестр играет марш, потом командир батальона, опять марш, потом комендант казармы, марш, потом генерал и так далее. Длится это около часа. Душно и безветрено. Первые начинают падать – стоишь без движения час, кровообращение нарушается и следует короткий обморок. Сзади рядов стоят наготове санитары с носилками, водой и чемоданчиками первой помощи. Везёт тем, кто падает назад, их подхватывают и уносят. Те, кто падают вперёд расшибают себе носы и руки, один сломал челюсть. Самые большие потери несёт почётный караул – те кто не учавствуют в присяге, а просто красиво выглядят, крутят автоматами и блестят на солнце касками. До конца всех церемоний из них была унесена примерно половина, из нашей батареи упали всего трое.
Но нам, почетным репрезентантам повезло – после часа без движения мы м готовностью маршируем к знамени, его наклоняют, каждый ложит руку в перчатке на древко, командир батальона в микрофон говорит формулу присяги, все за ним повторяют. Поём гимн, потом нас шестерых поздравляют, пожимают руки мэр, генерал, комендант казармы и приглашают нас принять участие в почётном банкете по окончании присяги. Мы маршируем назад в строй, старательно чеканя шаг, разминая ноги и размахивая руками.
Потом ещё час речей, маршей и наконец нас поздравляют, в честь принятия присяги батарея орёт троекратное «фойер фрай!» - боевой клич артиллерии, к которой мы относимся. Уходим с плаца и всё. Присяга принята, нам выдают красные лычки войсковой принадлежности и с этого момента мы не рекруты – мы солдаты бундесвера.
Заходим в офицерский клуб на банкет – унтерофицеры в клетчатых передничках подносят шампанское на подносах, разные закуски, нас поздравляют, опять толкают речи, быстро становится скучно, мы уходим, выпив по нескольку бокалов шампанского. Не каждый день так угощают.
Потом домой – и с понедельника начинается новая, «боевая» жизнь. Учебка закончена – два месяца, потом присяга, потом следует месяц «спецучебки» - в зависимости от назначения. Но с назначением у меня как всегда проблемы. В коридоре висят списки, кто куда и кем назначается. Моей фамилии в списках нет. Я иду в канцелярию, мне сообщают что раз меня нет в списках значит моё назначение в первую (штабную) батарею. Иду туда – на меня там орут – мол что вы хотите, ничего про вас не знаем и знать не хотим. Иду назад – меня посылают к фельдфебелю батареи, оттуда к прапорщику, оттуда к командиру батареи, он говорит что разберётся. На следующий день вызывает меня к себе – говорит согласно списку вы теперь канонир-наводчик на танке системы Роланд в нашей батарее, комната такая то. В коридоре на списке и правда карандашом зачёркнута фамилия одного немца и поверх вписана моя. Я со спокойной душой перетащил свои вещи в новую комнату и дружелюбно сказал зачёркнутому чтоб он очистил мою территорию. Он ушёл разбираться, через полчаса собрал свои вещи и навсегда исчез с поля зрения.
Вообще суматоха и неразбериха несусветная. Например посылают шестерых будущих водителей танков в Баварию на курсы, через две недели трое из них возвращаются с позором – оказывается у них нет водительских прав и поэтому они не могут учиться ездить на танках. Посылают других. На водителей грузовиков посылают учиться людей, которые сдали на права за месяц перед армией – они проваливают экзамены. Других же – у которых по паре лет стажа посылают на курсы моторизированных разведчиков местности, но их присылают назад, так как для разведчика нужны мотоциклетные права. Так например страдал мой хороший приятель – его прислали назад, но оставили разведчиком, а так как он не имел права ездить на мотоцикле, его всегда оставляли в казарме, ждать приказов. Так он и сидел в казарме следующие семь месяцев. Ходил просить чтоб ему разрешали заниматься спортом с другими или дали какое нибудь задание, но ему неизменно говорили – сидеть и ждать приказов. Для энергичного человека как он это было тяжело, он изнывал от безделья, жаловался начальству в лице командира батареи, но ответ следовал всегда один и тот же: ждать приказов. А ослушаться он не мог. Так и сидел.
Я же, как наводчик противовоздушных ракет, получил толстенную папку с изображением и описанием всяких разных самолётов и вертолётов, как военных так и цивильных, дабы заучить всё это наизусть. Я должен был уметь по силуэту определить марку самолёта, принадлежность стране и так далее. Но при попытках изучения я столкнулся со следующей проблемой: вторым по счёту самолётом был всем известный фантом. Как только я открывал эту страницу, у меня непроизвольно вырывался немузыкальный рёв «мой фантом теряет высоту» и я уже никак не мог сконцентрироваться на учёбе. Так и сидел, напевал фантом, переводил песню немцам и заводил неизбежный разговор о том что по сравнению с МИГами все другие военные самолёты просто мыльные пузыри. Так что за месяц я выучил только первые два самолёта – а потом вообще закинул папку куда то и не мог её найти.
Как не странно – наш командир взвода сообщил: чтобы быть хорошим канониром-наводчиком, нужно как можно больше играть в приставки типа плэй стэйшн. Управление ракетой осуществляется при помощи джойстика, а эти навыки требуют практики. Многие так и сделали – привезли из дома телевизоры и приставки и сидели вечерами – практиковались.
Нас часто водили в симулятор – танк с мониторами за окулярами, где как в компьютерной игре сшибаешь самолёты. Ловишь самолёт в крестик прицела, джойстиком ведёшь прицел за самолётом, нажимаешь на педальку – ракета летит. Джойстиком держишь самолёт в прицеле, ракета догоняет его, если попадение точное, она взрывается от контакта, если не совсем точное, нажимаешь на другую педальку, ракета взрывается, самолёт повреждается взрывной волной или металлическими шариками диаметром в пять сантиметров, которыми нашпигована оболочка ракеты. Или же драили танки и учили теорию. Так прошёл месяц спецучебки, все, даже Момзен торжественно были произведены в ефрейторов. Оставалось служить, или точнее, отдыхать ещё полгода.
Моя новая комната – на четверых. У каждого в распоряжении двухъярусная койка, два шкафа. Один для личных вещей, другой с армейскими принадлежностями. В армейский я повесил слегка переделанную мной картинку Дали «Предвиденье гражданской войны» - с черепом, у которого в глазницах и в раззинутом в немом вопле ужаса ротовом отверстии такие же черепа, а под черепом немецкий крест – символ бундесвера и надпись «солдаты – убийцы. Дойче Бундесвер». Унтер, проверявший раз мой шкаф на предмет уставного состояния, увидев это произведение исскуства только покачал головой и сказал перевесить в шкаф с личными вещами. Я обещал что сделаю.
Из четверых комрадов в комнате двое уехали на шофёрские курсы в Баварию. Остался толстый, мягкотелый интеллигент-очкарик по фамилии Хайланд, что в переводе означает примерно «Спаситель», вежливость которого мне с самого начала действовала на нервы. Просыпаясь утром он ласково говорил: «с добрым утром!», вечером желал спокойной ночи, и каждый раз удаляясь в уборную или по другим делам, докладывал мне, куда он идёт, и долго ли это продлится. Я ему сказал что желаю вести спокойный образ жизни и что вся эта информация о его походах и его пожелания мне в тягость, высказал моё мнение о нём и добавил, что желаю как можно меньше соприкасаний с ним, что в дальнейшем гарантирует наше безконфликтное сосуществование. Но вежливость и чувство дисциплины в нём было сильнее, и он продолжал лезть в мою личную сферу, пока я не начал его посылать. Ну посудите сами: просыпаешься с гудящей головой после вчерашнего, а тут такая услужливая, милая улыбка и голос, исполненный достоинства и человеколюбия: «с добрым утром!». Сразу накатывается тоска и неизбежность и хочется врезать по этой улыбке противогазом. А так как служба сводилось в основном к тому, что ты сидишь в комнате и «ожидаешь приказаний» весь день, то раздражение моё росло с каждым его словом. К примеру после обеда я сижу и читаю книжонку, или сочиняю мемуары, время от времени подкрепляясь глотком винца из личного шкафчика, и тут он с ужасом спрашивает: «ты пьёшь во время службы?». Ну что можно на это ответить? Только одно – «не твоё дело». Это если настроение хорошее. Если плохое – «заткнись!». Но он не отступался. Или спрашивал что я пишу, какого автора читаю, как у меня дела, как я отношусь к армии, как настроение и прочее. Я начал его избегать – уходил в соседнюю комнату к поляку и гутарил с ним, но и тут приходил мой Хайланд и спрашивал, долго ли я намереваюсь там сидеть, известно ли мне что это не по уставу, и что ему сказать, если зайдёт унтерофицер и ему надо будет рапортовать о состоянии и обитателях места расквартирования. Я начинал его ненавидеть. Все мои советы заткнуться и оставить меня в покое натыкались на глухую стену его добродушия.
После службы, хорошенько выпив с камерадами я приходил в комнату, когда он уже спал, включал «Небо Лондона» Земфиры,и закуривал, хотя это было запрещено. Он ошалело моргал и вежливо указывал мне на тот факт что он уже спит, и моё поведение в данном контексте не очень красиво по отношению к нему.
- «Заткнись!» - отвечал я.
Как то он спросил меня, почему я так делаю. Я ответил что пытаюсь спровоцировать его на оскорбление действием, чтобы потом хорошенько выпустить на нём свою негативную энергию. Он сказал что я этого не дождусь никогда. «Тогда терпи» - отвечал я.
Иногда к нему приходили эквивалентные ему личности. Садились за стол и сидели. Этого я терпеть уже никак не мог. «Убирайтесь!» – орал я – «прочь из моей комнаты!». Они возражали что комната не только моя, а Хайланда тоже и они пришли не ко мне а к нему. Я снискал славу и уважение нервного, психически неустойчивого и потому опасного дикаря. В одного гостя я запустил сапогом, другого вытолкал взашей, а когда он опять попытался войти, я со всей всей силы грохнул кулаком по двери перед его носом, вызвав у него столбняк на пару минут. И добился таки своего. Хайланд стал относится ко мне с опасением, часто уходил и почти оставил меня в покое.
А служба между делом шла полным ходом. Сидели, ждали приказаний. После службы, которая кончалась полпятого, ехали за пивом. С моим приятелем¬-разведчиком каждый вторник ездили в бассейн, каждый четверг ходили в казарменную сауну. Остальные дни просто сидели, пили пиво, общались, смотрели фильмы, если кто привозил. Играли в настольный теннис.
Иногда приказы всё же были. В один прекрасный день вдруг раздалась команда строиться. Наш командир взвода – развесёлый и не тупой, как основная масса командного состава – кстати единственный кто иногда обращался на ты, Хауптфельдвебель Брунс сообщил, что мы идём проводить техническое обслуживание танков. Для этого облачиться в спецовки и быть готовыми к приказу строится перед зданием. Для меня у него было особое задание. Хитро улыбаясь он приказал мне проследовать в санчасть и получить там две бутылки спирта. Я задумчиво смотрю на него, пытаясь понять, шутка это или он всерьёз. Турка например два раза посылали в техчасть за мешочком прицельных точек. Он часами бегал туда сюда и не понимал, почему все так веселятся, посылая его к такому то и к тому то – мол у нас нет, но у него точно есть. - «Да-да, две бутылки спирта, для целей чистки, танки мыть, так и скажешь. В ангар потом сразу придёшь.»
Иду. Дежурный за стойкой удивлён. Как это спирт? Зачем? Я объясняю. Он подозрительно меня осматривает. По его лицу видно, что он мне не доверяет. Сочетание моего явно слышимого русского акцента с требованием спирта ему явно не по душе. После некоторого раздумья он сообщает мне что спирта у них нет и выдаёт мне две бутылки какойто дезинфицирующей жидкости. Сойдёт! – решаю я. Выкурив сигаретку, двигаю в ангар.
К моему приходу объём работ уже распределён. Все заняты. Танки выгнали на улицу, расставили по линеечке, чтоб красиво, по особой схеме разложили ключи и прочий сподручный материал вокруг и работают. Я рапортую что успешно добыл нужную жидкость, занятый унтерофицер отмахивается – да да, приступайте к работе. Одеваю спецовку, беру тряпку, в карман засовываю щётку и с деловым видом слоняюсь от танка к танку. Залезу, посижу, поболтаю с занятыми камрадами, смету щёткой пылинку с приборной доски, потом дальше. До обеда обошёл все танки, со всеми поговорил, и в столовую. После обеда час пауза – пришёл в свою комнату, поспал немного, опять в ангар. Идём строем. Сопровождающий унтерофицер командует: «задача ясна? Каждый делает то, что он делал до обеда!». Приказ есть приказ. Опять гуляю... Помогаю тем, этим, но без особого рвения. Скучно... Покурил, постоял, посидел в башне танка, обстоятельно рассказал Хайланду какой он неумеха, мол он, как солдат должен показывать больше рвения в этой важной и необходимой для родины работе. Пошёл к поляку в танк, посмеялся с ним о том о сём. Скоротал время – ужин и конец службы.
Следующим утром опять в ангар – продолжать. Продолжаю. В этот раз взял с собой карманную книжку – залез в башню, включил лампочку, с удобством читаю. Покрикиваю на Хайланда чтоб меньше шумел, когда гвоздиком выковыривает десятилетнюю грязь из решётки на полу. Он начинает ныть что я поступаю не как камерад... «Тебе этого не понять» - отвечаю я – «ковыряйся потихоньку, приучайся к суровым будням танкиста, согласно приказу. А у меня другой приказ – поддерживать в тебе боевой дух, показывая тебе что в армии все равны, но имеют разные задания». Зеваю... Вылезаю из танка, курю...
На обеденный перерыв нужны четверо добровольцев, дабы по двое охранять государственное имущество от расхищения (не загонять же танки опять в ангар), пока остальные принимают пищу. Добровольцев выбирает унтерофицер. В этот раз среди них Хайланд. После обеда по привычке иду в комнату, ложусь. Засыпаю. Просыпаюсь через полтора часа – тишина. Выхожу в коридор, тыркаюсь в двери – никого. Проспал марш в ангар – Хайланд то танки охраняет, разбудить меня некому. Облом, думаю я. Закуриваю, размышляю что делать – посидеть в комнате до конца службы, или попытаться прокрасться в ангар незаметно... Взвешиваю все за и против. Решаю что надо идти – спецовка то моя в ангаре лежит – даже самый заурядный унтер может заподозрить что то неладное – спецовка лежит, где же тогда к ней прикреплённый солдат? Начнёт копать, так на меня и выйдет… Крадусь. До ангара дошёл без приключений, зашёл, схватил спецовку и на улицу – думаю быстро напялю, никто и не узнает что я опоздал. Захожу за танк, только спецовку одевать и унтер как из под земли.
- «Ага!» - кричит. – «Где вы были? Почему все уже полчаса как работают, а вы только одеваетесь?»
- «Я не слышал приказ строится, герр унтерофицер!» - выкатив глаза.
- «Спали небось?» - грозно.
- «Конечно нет, герр унтерофицер!»
- «Я знаю, вы спали! Видно по лицу! Бардак! Позор!»
Я молчу. А что сказать, если рожа и впрямь помятая? Он читает мне лекцию о дисциплине, плавно переходящую в лекцию о дисциплинарных наказаниях. Узнав о таковых всё, я всем своим существом излучаю сожаление о содеянном. Он милостиво говорит что ладно, мол в первый раз – он прощает мой проступок и никто об этом не узнает, но совсем безнаказанно мне не уйти. Дисциплина ведь всё таки под угрозой, потому мне после ужина – в пять, когда у других будет конец службы, явиться в форме в комнатку к дневальному и под его присмотром написать сочинение на тему «Как солдату правильно проводить паузу». До шести часов. В шесть он лично придёт, проверит и меня отпустит – если всё будет в порядке.
- «А теперь продолжайте работу.»
- «Яволь, герр унтерофицер!»
Продолжаю «работу».
После ужина иду к дневальному, который, как и полагается, не в курсе и пускать меня в свою комнатку не собирается. Я с ним мило беседую о своём проступке и наказании, тут прибегает унтерофицер и всё улаживает.
Захожу, сажусь за столик. За двадцать минут исписываю лист с обеих сторон – о том, что солдат даже во время паузы не должен забывать о том что он солдат и в своё личное время обеспечивать беспрепятсвенное прохождение дальнешей службы. Как то: чистить обмундирование и снаряжение, убираться в комнате, морально и физически подготавливаться к дальнейшим приказам и прочее. Остальные сорок минут листаю порнографические журналы, которых под столом целая стопка и обсуждаю достоинства или изъяны изображённых дам с дневальным.
Приходит унтер, получает мой шедевр, командует мне «конец службы», добавляет однако, что если его не устроит содержимое, то на следующий день мне в таком же порядке нужно будет написать новый шедевр, но уже в большем объёме. Я козыряю и удаляюсь.
На следующий день, во время дальнейших работ у ангара он подзывает меня к себе. Говорит что всё в моём сочинении написано правильно и очень грамотно, но он не может избавиться от чувства, что я написал то, как я думаю, что он хотел бы прочитать, а не моё личное убеждение, и что он сомневается в искренности написанного. Я уверяю его что всё написанное чистейшая правда и исходит из моих самых искренних убеждений. Он говорит что он посоветуется с кем нибудь другим по этому вопросу и отпускает меня восвояси. Не знаю, советовался он или нет, но эта тема в дальнейшей службе больше не всплывала.
«Работы» у ангара вырвали из нашей размеренной «службы» две недели. Только один раз за всё это время я очень оживился – когда нам пришлось снимать гусеницы с танка и менять толстые резиновые подушки, защищающие при езде дорожное покрытие от разрушения. Там я вдоволь намахался кувалдой, которую не давал никому - надо было выбивать резину из пазов на гусеницах и потом соответственно вбивать туда новую. Унтера, часто высказывавшие мне своё неудовольствие по поводу моего сдержанного энтузиазма во время всей предыдущей службы налюбоваться мной не могли. Даже позвали Хауптфельдвебеля Брунса чтобы он на меня посмотрел. «Да» - сказал тот. – «Сразу видно – это его инструмент. Молодец!»
По окончании работ мы вернулись к близкому нам ожиданию приказов на следующие пару недель.
Стрельбище. Стрельбище – это всегда хорошо. Стреляешь по мишеням. Когда не стреляешь, сидишь куришь, беседуешь с камерадами. Стреляли почти со всего. Много и с удовольствием. Стреляли с пистолета, с узи, с автомата старой марки – G3 и с нового, G36. Очередями и одиночными. Лёжа, с колена, стоя свободно или у стены, поставив на неё локоть. Стреляли даже с фаустпатрона. Гранаты кидали боевые, осколочные. Только вот с пулемёта не довелось. Вообще – стрельбище это приятное разнообразие в тягучей и ленивой службе.
Вот едем мы после завтрака на стрельбище, с нашим оберлейтенантом. Приехали, расставили мишени, разложили кокосовые маты, чтобы стрелять лёжа, встали в очередь. Первые подходят к будке, получать патроны. Заминка. Где же патроны? Патронов нет. Забыли захватить. Оберлейтенант в панике. Звонит командиру батареи – что делать? Тот что то орёт в трубку. Что то мало приятное, судя по сморщенному лицу нашего бравого комвзвода. Он уходит куда то. Мы сидим.
Спустя примерно полтора часа привозят патроны. Наконец то! Снова стоим в очереди. Заминка! Нет магазинов к автоматам. Не выдали... Оберлейтенант бледнеет, потом краснеет. Неуверенно крутит телефон в руках, с опаской набирает номер...
Спустя ещё часа два привозят магазины. На этот раз в очереди не стоим. Обед – после обеда час пауза. Стрелять нельзя. Послеобеденный «тихий час». Сидим. Час тянется – скучно, хочется спать. Наконец становимся в очередь, первые получают магазины с патронами, идут к матам, ложатся. Готовы стрелять, ждут команды, но приходит смотритель стрельбища, говорит - что мол вы тут устроили? У вас только до обеда зарезервированно... Смена приехала, собирайтесь. Уезжаем...
* * *
Был у нас такой типок – Крюгер. С дефицитом общения, да и вообще не совсем в себе. Милитарист такой. Понапокупал себе всякого хлама. Пончо купил особый – в маскировочных пятнах, за 70 евро. А носить ему его не разрешали – выделяется из массы, а надо чтоб все одинаковые были. Серые. Или купил он себе два пистолета – муляжа. Воздушки. И каждое утро вешал их под гимнастёрку в кобурах, как у фэбээровцев. На ноге под брюками носил в ножнах нож десантский. Купил себе даже зачем то кевларовый шлем за 200 евро. Дурак. Но в своём роде. Его мечтой была служба в армии – подавал заявление на унтерофицера остаться – отказали. Без указания причин. Хотя зачем причины, если он совсем повёрнут на армии и оружии? Такие даже в бундесвере не нужны. Мало кто с ним разговаривал вообще, больше смеялись, непрозрачно намекая на его слабоумие. Девушка его бросила, он что то раскис.
Однажды во время послеобеденной паузы – в основном все спали – неожиданный приказ строиться в коридоре. Нахмуренный унтер командует отделениям: первое – на чердак, второе – в подвал, третье – обойти вокруг здания и так далее. Ну я со своим отделением в подвал. Пришли. Стоим. Что делать то? Постояли с полчасика и назад. А там накал страстей. Рассказывают – Крюгер на обед не ходил, с его комнаты немцы в комнату вернулись – а там его прощальное письмо. Мол я ухожу из этой жизни, прошу никого не винить и так далее. Ну они в панике к начальству – мол Крюгер добровольно из жизни уходит... Что делать. Вот нас и послали его искать в подвал – только ничего не сообщили о предмете поисков, чтобы панику не создавать. Мол найдём если, сами на месте разберёмся. Но нашёлся он – в телевизионной комнате сидел с ножом в руке. Как туда унтера зашли ¬– он нож в сторону бросил, побежал окно открывать. Четвёртый этаж. Но не успел. Был схвачен за шкирку и отправлен в бундесверовскую психушку. Через месяц вернулся как излеченный. Что характерно – никаких последствий – так же ездил со всеми на стрельбище – стрелял... Я ему говорил, когда он тридцать боевых получил – «ты мол псих, если нас перестреляешь тут, я тебе шею сверну». Он лыбится и хитро на меня смотрит, а немцы на меня шипят – ты чё, дурак? Он же и правда может! «Ну я потому и предупреждаю, потому что он псих» - говорю. Человек пять испугались, побежали к командиру, говорят не хотим здесь находиться, когда Крюгер вооружён. Он их долго уговаривал... Но всё обошлось.
***
А ещё есть «вахе». Это когда на КПП сутки торчишь. Днём проще – два часа стоишь в бронежилете и с пистолетом на воротах или у калитки где пеший персонал проходит; или же из за боязни террористов того кто документы проверяет страхуешь – сидишь в кустах или за огромным валуном (памятником в честь погибших ПВО-нщиков во время первых двух мировых войн) с автоматом и рацией. Мол если того кто документы проверяет замочут, открывать из укрытия огонь на поражение. Два часа отстоял, потом часок передышка. Можно пожрать или полежать, не теряя однако боеготовности. А ночью хуже. Там ещё нужно в ночной дозор ходить. Шляешься по казарме в темноте, преступников ищешь. Или дежурным сидишь: если машина едет, двое выскакивают – один документы проверяет и ворота открывает если что, другой за бруствером из мешков с песком зевает. Поспать удавалось за ночь от силы часа три и то урывками, по полчаса.
По уставу между такими вахтами для солдата как минимум сутки передышка должна быть, но так вышло что вся казарма куда то разъехалась, а мы остались. Народу не хватало... Сидел я там трое суток подряд. Служил. От недосыпу и чёткой тупости происходящего чуть крыша не съехала. На вторые сутки я ещё веселился – до смерти перепугал старого, выслужившегося штабсфельдвебеля. Он на велике ездит – я у калитки стою. Первый раз я ему знак подаю чтоб он остановился, а он не глядя мимо проезжает. Ну ладно думаю. На второй день стою, он едет. Я руку поднимаю, он мимо. И тут я диким голосом «хааааальт!» и кобуру расстёгиваю. Как он с велосипеда катапультировался, просто прелесть. Бросил его, подбежал, документ достаёт. Я его строго так пожурил – говорю, если солдат несущий вахту приказывает остановиться, вы должны это сделать, чтобы избежать подобных недоразумений. Он поддакивает. Убежал. И настроение улучшилось.
А на третьи сутки совсем ухудшилось, да и успехи сомнительные. Началось с того, что отстояв положенные два часа с десяти утра до двенадцати, я стянул бронежилет, предвкушая обед и час отдыху... Но тут ко мне подходит дежурный т говорит – «вы что это располагаетесь? У вас сейчас наряд на калитке – страховать за камнем»
¬- «Нет, у меня обед»
- «Нет, у вас наряд!»
- «Да только что пришёл, мне щас обед полагается»
- «Я приказываю встать и идти!»
Тут я рассердился. Какого хрена? Все нервные, всем надоело, но зачем вот так то? Говорю: «плевать мне. Обед и всё». У него шары на лоб – «это же неповиновение приказу» орёт! А я всё свою шарманку – «мне всё равно, у меня обед». Он забегал, зашуршал, орёт мол ты ещё пожалеешь, ты не знаешь, что это такое, неповиновение, да во время вахты, да это по дисциплинарной линии пойдёт! А я сижу, готовлюсь обедать. Думаю хрен вам, ничего мне не будет. Неуставно меня тут трое суток держать, да ещё и без обеда посылать две смены подряд стоять. Шишь! Как же я харчеваться буду?
Ну тут унтер убежал. Ябедничать. К самому главному – дежурному оберфельдвебелю вахты казармы. Тот пришёл, вызвал меня в коридор. Я думаю – всё равно уже... И ему нахамлю, пускай на губу сажают, зато отдохну. Но тот – видно, мужик ушлый. Сразу мне: – я знаю, устал, неположено без обеда, пауза полагается и т.д., знаю мол, унтер на тебя не должен был орать, надо было нормально поговорить и дело с концом, я всё понимаю, не сердись мол, сейчас тебе даём пятнадцать минут на обед, поешь быстренько а потом на смену, отстоишь а потом мы тебе два часа отдыха. Идёт? Пожалуйста... Так меня это пожалуйста растрогало – говорю ладно. Пойду. Ладно. Они то не виноваты что людей не хватает. Понимаю. Надо чтоб какой нибудь болван там за камнем стоял. Понимаю. Армия – дело тонкое. Всё понимаю. Но мне от этого не легче. Пришёл за камень, автомат и рацию снял, положил на травку. Сам сел, к камню спиной привалился, думаю гори оно всё огнём. Так хорошо стало – но чувствую что засну. А это лишнее. Ну чтоб развеяться встал, походил туда сюда... Лирическое настроение напало. Достал карандаш и на камне, старательно, большими печатными буквами вывел «уходя не грусти, приходя не радуйся». Минут сорок рисовал. Думаю вот вам, привет от русских (кстати, я везунчик как оказалось - через неделю примерно один тип с нашей батареи стоя возле злополучного камня на него плюнул, а какой то офицер это заметил и там такое началось! Кощунство, неуважение, осквернение – его на три дня на губу и штраф триста евро... Не хочу знать что бы было, если бы меня поймали за тем, как я, высунув язык вывожу русские буквы)
Потом всё же два часа отдыху мне дали. А потом я продолжил: на воротах машину с генералом тормознул, чтобы документы проверить. А должен бы был беспрекословно пропускать; если остановится, рапортовать ему... Ну а что? Да устал я. Торможу этот мерседес, выскакивает наглый такой шофёр - капитан и давай на меня орать: что это вы машину останавливаете, вы что флажки не видите впереди? Вижу – говорю (вообще, я эти флажки только дня через три увидал и понял зачем они нужны). Он орёт – если видите, зачем останавливаете? Я говорю: «так! Незачем на меня кричать. Подойдите вон к окошку если у вас проблема и поговорите с дежурным унтерофицером». Показываю рукой на окошко и вижу что там тот самый дежурный подаёт мне отчаянные знаки. То рукой возле горла водит, то в сторону ворот машет. Тут и я призадумался, заглянул в мерс, а там рожа генеральская. Насупленная такая. Нам её каждый день на фотографии показывали, чтоб мы знали кому кланяться, если вдруг увидим. Тут меня осенило. Так то ж генерал-батюшка наш! Ну и я не тушуясь сказал капитану: «спасибо, вы можете следовать далее». Отвернулся и чётким шагом проследовал на свой пост, в будку. Капитан, что то ворча, хлопнул дверью мерса. Бедный дежурный унтер так страдал... Позор. В его смену генерала останавливают. Грустный ходил весь день, до вечера. А вечером я того же генерала ещё раз тормознул. Только он на другой машине ехал... Откуда ж мне знать? Тупо стоишь... Машина. Поднимаешь руку, она останавливается. Козыряешь. Шофёр показывает документы, не глядя козыряешь, следующий. Но генерал смилостивился, видать понял что я немного не в себе. Открыл окошко, даже мне своё генеральское удостоверение личности показал. И тут опять ситуация нестандартная. Ну глянул я мельком на удостоверение, а там фотография та же самая, как и на стенке в дежурке висит. Меня как током пробило, присмотрелся – точно, генерал опять. А он сидит, лыбится, на меня смотрит. А я лихорадочно соображаю, надо ему теперь рапортовать или нет? Раз я его документы проверил, значит уже поздно рапортовать? Но должен, по уставу. Но ведь глупо... Пока я размышлял, он спросил можно ли ехать. Езжайте, говорю.
В Бундесвере идёт массовое расформирование и объединение частей. Не хватает персонала. Несмотря на то что безработица и масса молодёжи не знает с чего начать свою взрослую жизнь, всё меньше и меньше подписывают контракты. Оно и понятно. Если подпишешь контракт – должен на полгода в так называемые горячие точки, куда наше проамериканское правительство с радостью посылает миротворческие войска прибираться после доблестных американцев. Случаются смертные исходы, а это вовсе непривлекательно, несмотря на массу денег.
Мы в нашей части последний призыв. После этого батальон перестаёт существовать, а командный состав и материал распределяют по другим частям ПВО. Поэтому получается что нам и делать то нечего. А зачем стараться, если всё равно всё коту под хвост? Во всём батальоне так называемое апокалиптическое настроение. Целыми днями сидим в подвале или в танковом ангаре и проверяем укомплектованность инструментов, вооружения и прочего материала, который должен через месяц уйти по назначению. Как всегда половины не хватает. Унтера вяло воруют друг у друга недостающее, потому заявить точно где чего не хватает не считается возможным. Так проходит ещё месяц. Всех почётно производят в Обергефрайтеров (старший ефрейтор), выдают погоны с двумя косыми полосками. Это значит что служить осталось ещё три месяца.
Уныние... Но вдруг приходит радостная весть! В Германию пожаловали с дружеским визитом несколько американских военных кораблей во главе с каким то там секретным суперновым штабным лайнером. Прибывают они в портовый город Киль, где находится немецкая военно-морская база. Ну а так как американцы страсть как боятся всяких разных террористов и прочих возмутителей мирного спокойствия то страна – хозяин должна гостеприимно организовать безопасность дорогих и уважаемых посетителей. А так как нам делать всё равно нечего, то решают послать нас. Сообщают гостям что мы специально обученное охранное подразделение, наспех проводят с нами учения – учат оттеснять невооружённую толпу – на случай если пацифисты в виде протеста будут на территорию базы ломиться; и отправляют в Киль.
Всё уже готово. Мы приехали утром, американцы прибывают вечером. Наше задание: мы так называемое пушечное мясо. На базе два КПП. Вот прямо напротив ворот стоят такие домики из мешков с песком с амбразурой, в которых сидят по двое наших с автоматами. Двадцать боевых патронов, оружие заряжено и взведено, но стоит на предохранителе. В случае так называемого прорыва (если кто то будет пытаться прорваться на территорию базы насильственным путём) есть приказ открывать огонь на поражение без предупреждения. Ещё четверо сидят в самой будке КПП наготове. Это первая полоса.
Вторая полоса это уже бывалые унтерофицеры, побываывшие по полгода в Косово и в окрестностях. Они стоят непосредственно перед въездом на пирс, облюбованный амириканцами. Домиков из песка у них нет, зато есть три ряда заграждений из колючей стальной проволоки закрученной спиралью и сложенной пирамидкой. И два пулемёта.
Ну а дальше расположились уже сами американцы. Заблокировали весь пирс, причём объявили его своей территорией и ни один немец туда зайти не может. Там стоят огромные негры в бронежилетах с автоматами и огромных зеркальных очках, перед ними наставленны какие то заградителные щиты и стоят два бронетранспортёра с крупнокалиберными пулемётами. Такая вот безопасность.
Ну а наше дело маленькое. Одеваем каску и жилет защиты от осколков для колоритности, берём автоматы и следуем на место. Протекает служба так: четыре часа в домике КПП, два часа в песочном домике. Потом шесть часов перерыв и опять шесть часов вахты. Ночью скучно и тяжело. Нужно крепиться чтобы не заснуть. Интересным развлечением являются чужеземные матросы, которые, оказывается, после четырёх месяцев на борту первый раз получили выход и крайне интересуются немецкими пивными.
Поинтересуются немного, а потом ходить прямо не могут. Один экземпляр вызвал массу позитивных эмоций, когда примерно двадцать минут не мог попасть в калитку. Ворота уже по случаю позднего часа были закрыты. Сначала он на двух ногах пытался зарулить и взять калитку с ходу, но его повело вбок, он уцепился за прутья ворот и некоторое время собирался с мыслями. Потом сделал второй заход, но не попал опять, его занесло в другую сторону и он уткнулся туловищем в клумбу. Полежав для романтики немного в цветах, он попытался встать, но не сумел. Тогда его видимо озарила счастливая мысль. Радостно хихкая он направился в сторону входа на четвереньках. Но разные конечности не хотели синхронно работать. То подгибалась одна рука и он упирался головой и плечом в асфальт, то ноги не желали следовать и оставались сзади и он растягивался во весь рост. Как ни странно, идеи передвигаться по пластунски у него не появилось. Но калитку он всё таки взял на измор. Подполз к окошечку, даже достал своё удостоверение и протянул его вверх, но голову поднять не мог, что представляло трудность для контроллирующих, ибо они не могли сравнить его личность с фотографией. Но всё обошлось и он отправился далее, всё так же на четвереньках, а мы долго глядели ему вслед, наблюдая его зигзагообразный тернистый путь на родной корабль.
Не обошлось и без эксцессов со стороны доблестной охраны, то бишь нас. Один весёлый человек, устав стоять в дурацком домике из мешков с песком, решил разнообразить свой досуг тем, что сдвинул рычажок предохранителя на позицию «очередь», положил палец на спусковой крючок и начал тщательно целиться в людей за воротами, аккуратно провожая их дулом автомата, пока они не скрывались из видимости. Его напарник заметив это, бросил свой боевой пост вместе с автоматом и рацией и побежал жаловаться нашему старщему лейтенанту, мотивируя тем, что он не желает стоять рядом с опасным идиотом и вообще сказал что у него шок и он отказывается впредь принимать участие в вахте. Как обычно бывает, их сняли с вахты, а меня и поляка, вместо обеда и оставшегося трёхчасового отдыха послали на замену. Мы немного огорчились и стали ковать коварные планы, как отомстить этому самому весёлому человеку, который таким ловким способом увильнул от службы. Ему кстати по состоянию психической неустойчивости запретили прикасаться к оружию, а без оружия на вахту не выйдешь, поэтому он остальное время лежал и отдыхал в казарме, а пинки под зад и фанеры, получаемые украдкой от нас при встрече в коридоре сносил весело и гордо, как и подобает солдату.
Логическим результатом этого происшествия стало решение не взводить автомат при заступе на службу, ибо слишком опасно и может произойти несчастный случай, как нам сообщили наши унтера.
Интересный конфуз произошёл также с нашим милитаристом Крюгером. Заступив на вахту в домик он обнаружил что не мешало бы удалиться по малой нужде, но так как солдатом он являлся дисциплинированным, то решил стойко терпеть эту небольшую превратность службы. Что и проделывал успешно в течении полутора часов. Потом терпеть стало невмоготу, о чём он сообщил по рации на КПП, с просьбой заменить его на пару минут, но получил лаконичный отказ. Мол потерпи полчаса, потом сменим, а если уж совсем не можешь, то подтяни мол всё это вверх и выплюни, гыгыгыгы! Крюгер стойко терпел ещё минут пятнадцать, а потом доблестно напрудил себе в штаны, ибо дисциплина превыше всего и покидать боевой пост без разрешения ради таких мелочей это просто бред и недостойно солдата бундесвера. Кончилась эта трагедия тем, что наш командир, узнав об этом, путём сложных умозаключений пришёл к выводу о психической неуравновешенности Крюгера с вытекающим из этого факта запретом на ношение оружия.
Несмотря на все возникающие сложности мы продолжали надёжно охранять наших союзников, пока они не соизволили наконец покинуть наш гостеприимный причал, после чего мы с новыми запасами энергии и служебного рвения вернулись в нашу родную казарму, дабы продолжать нести тяжкую бундесверовскую долю.
Но скучать нам пришлось недолго. В завершение нашей службы нам пожаловали наконец двухнедельные учения. И двинули мы длинной колонной на учения. Приехали в бывшую казарму гэдээровской Народной Армии, где всё было соответсвенно статусу. И помещения ветхие, и убранство допотопное и кормили как при социализме. Зато настрелялись вволю. Ночная стрельба трассирующими, отделение в защите, когда в поле поднимается масса автоматических движущихся мишеней всё ближе и ближе а отделение по ним палит из окопов.
И лесное прочёсывание цепью, когда поднимается мишень, все падают наземь и садят в неё из автоматов – кстати я застрелил в пылу сражения двух санитаров – подымается мишень с большим красным крестом, а я в неё одиночными бам, бам, бам и нет санитара... Пожурили меня. Весело было... Патронов извели массу, местных жителей пугали – идёт толпа вооружённых до зубов, измалёванных чёрной краской солдат по посёлку, из за жары у всех согласно приказу закатанные рукава и автомат на шее, ни дать ни взять вторжение фашистов – «идут по Украине солдаты группы центр». А после стрельбы каждый день пиво... Служба такая, что ж вы хотели
В общем условия, близкие к военным. И офицеры да унтерофицеры, ввиду близкого расставания с нами впадающие в меланхолию и человеческий интерес к нам. То капитан ящик пива поставит, то старший лейтенант для желающих вылазку в публичный дом организует с доставкой туда и обратно, то лейтенант беседы ведёт, кто чем заниматься будет на гражданке... Но я его обидел до глубины души, когда он меня спросил, что я делать буду... Говорю пойду в университет, потом меня вышвырнут и в армию вернусь, на лейтенанта пойду. Со мной он больше бесед не вёл, что хорошо, но и пиво больше не ставил, что плохо. Отдохнули мы таким образом там с недельку и назад, в родную казарму.[/SPOILER][SPOILER="Официально «дедовщины» в армии США нет. А на деле?"]12 мая на официальном сайте Пентагона появилась информация о том, что на базе Кэмп-Виктори, расположенной близ международного аэропорта Багдада, американский военнослужащий открыл огонь по сослуживцам и убил пятерых. Стрелявший - его фамилия и прочие данные пока не раскрываются - задержан и помещен под стражу.
Предполагается, что одним из мотивов может быть пресловутая «дедовщина». За прошлый год в американской армии зарегистрировано более 7 тысяч случаев издевательства над новобранцами.
Среди типичных грубых нарушений дисциплины упоминаются т.н. "фратернизация" (т.е. неуставные, в т.ч. и интимные, отношения между старшими и младшими по званию – проще говоря, разврат); сексуальные домогательства; употребление наркотиков и пьянство; самовольные отлучки; распитие спиртных напитков; неподчинение приказам старших начальников; нападения на сослуживцев.
Эта самая дедовщина имеет весьма широкое распространение в военных учебных заведениях США. Кадеты первого семестра (на армейском сленге – «крысиная линия») испытываются на прочность с помощью варварских методов. К примеру, в одном из старейших вузов, Вирджинском военно-инженерном институте, практикуется абсолютное и безоговорочное подчинение «крыс» (кадетов-первогодков) всем старшекурсникам, которые изощряются в изобретении нелепейших и изуверских поручений для них. Тех, кто взбунтуется, ждет самое откровенное избиение пряжками форменных ремней. Причем командование относит это изуверство к числу «славных» традиций института, недавно отпраздновавшего 160-летие. Впрочем, аналогичные «традиции» бытуют и в Вест-Пойнте, и в Аннаполисе, и в других военных академиях США. А уж в армии тем более. Они периодически приводят к ответным кровавым действиям тех, над кем издеваются.
Одним из главных опасных и распространенных пороков в армии США (!!!), по данным полковника Освейлера, являются алкоголизм и наркомания. От 20 до 25% военнослужащих были уличены в употреблении наркотиков. Каждый третий солдат и сержант, а также каждый пятый офицер злоупотребляют спиртным. Вооруженные силы по этим причинам несут немалые потери, финансовые и людские: около миллиарда долларов, 40% травм и гибели военнослужащих ежегодно. Безвозвратные потери составили 7 тысяч человек за последние пять лет.
Наконец, значительная часть армейского криминала приходится на сексуальные проблемы. Их, в свою очередь, разделить можно на традиционные и гомосексуальные. Ибо в Вооруженных силах служит немало геев и лесбиянок. В настоящее время около 15% американских военнослужащих составляет «слабый» пол, а в авиации женщин и того больше – около 19%. В офицерском корпусе их 34 тысячи, что составляет 16%. Данные независимых исследований свидетельствуют, что за последние пять лет около трети женщин-военнослужащих подверглись такого рода притязаниям. Причем в большинстве случаев «домогались» непосредственные начальники. Одна женщина из каждых двадцати опрошенных заявила, что была изнасилована, а три – что стали объектами постоянного психологического давления с целью принудить к сожительству.
Все мы уже хорошо знакомы с кинообразом американского сержанта, извергающего децибелы ругательств, наводящих ужас на молодых солдат. И это не вымысел режиссеров, такой человек, считают в вооруженных силах США, нужен для того, чтобы сломать «гражданскую» сущность новобранца и подчинить его армейской дисциплине, уставу и коллективным правилам, хотя американский закон и запрещает применять физическую силу или же унижения по отношению к подчиненным. Традиционно такая должность носит название Drill Sergeant или по нашему - сержант-инструктор.
...Как только новобранцы вышли из автобуса на базе Форт-Нокс, где должны были проходить начальную военную подготовку, их встретили грозными окриками армейские сержанты-инструкторы. Этого молодые люди ожидали, но то, что произошло в действительности, выходило за рамки здравого смысла. Старший инструктор схватил одного из рекрутов за шею и бросил его на землю. Других «молодых» солдат толкали, пинали и обзывали. Как только они добрались до барака, вспоминает рядовой Джейсон Стинбергер, его тут же ударил в грудь один из сержантов, в результате чего он «отскочил, как футбольный мяч». Эндрю Сопер, оставивший после такой «учебки» армию, говорит, что его бил по лицу и в грудь другой инструктор. Рядового Адама Ростера толкнули в спину, и он налетел на дверку металлического шкафчика...
Гаррет Реппенхаген, бывший разведчик 1-й пехотной дивизии США, год провоевавший в Ираке, считает, что в целом «хейзинг» в войсках сейчас «варьируется от очень легкого до вообще отсутствующего». Конечно, на новичков взваливают самые неприятные обязанности, включая основные тяготы караульной службы, но это по сути нормально при вживании в коллектив, пишет он. Приводя примеры того, как новобранцев «учат уму-разуму», Гаррет описывает достаточно безобидные ситуации наподобие поручения собрать «на анализ» в пластиковый мешок выхлопные газы своего внедорожника «Хаммер» или случая, когда молодого бойца заперли на несколько часов в кабинке передвижного туалета, подперев снаружи его дверь тем же «Хаммером».
Николас Пшибила рассказывает вещи посерьезнее.
Самый серьезный» из известных ему случаев произошел непосредственно на корабле, где он служил. Человека скрутили, когда он спал, и воткнули ему в задний проход ручку от швабры. Случалось, по словам Николаса, и такое, что людей обматывали изолентой, подвешивали к потолку и избивали.
Бывший министр обороны Коэн называл "смущающей и отвратительной" привычку отдельных морских пехотинцев бить кулаком по значкам на груди плохого бойца с целью вдавить их в кожу до крови. В Аризоне молодых солдат били и пинали ногами, заставляли жевать зажженные сигареты и экскременты. По своей простоте высокие начальники не смогли истолковать тот факт, что некоторые солдаты в Форт-Брэгге неизвестно почему используют губную помаду. По сведениям министра, за три года только в морской пехоте выявлено до 80 случаев неуставных отношений (около 50 наиболее веселых шутников отданы под трибунал), сколько их скрыто от глаз командования, Коэн затруднился ответить.
В армии Великобритании тоже самое.
В казармах Королевской армии на базе Каттерик погибли 23 солдата. Родственники попавших туда новобранцев говорят об оскорблениях на расовой и религиозной почве, о запугиваниях и изнасилованиях.
В ноябре 2005 года в Британии разгорелся скандал вокруг видеозаписи ритуала посвящения в морские пехотинцы. Видео было снято в подразделении специального назначения "Коммандо". На плёнке видно, как двое сержантов — один в халате хирурга, другой в форме школьницы — заставляют обнажённых новобранцев драться, а затем «доктор» наносит солдату удар по голове, после которого молодой морпех теряет сознание. Помимо избиения новеньким пришлось пережить и другие издевательства: им подсоединяли электроды к гениталиям, заставляли голышом по-пластунски ползти через колючие кусты, выпрыгивать из окон второго этажа.
Проблема была признана настолько серьёзной, что неоднократно обсуждалась в парламенте.
В Германии пьяные ефрейторы связали новобранца, вымазали и надавали ему оплеух, приговаривая: «Слушайся хозяина!» Военные инструктора из гарнизона города Кресфелд неоднократно играли с новобранцами в захват заложников. При этом "салаг" связывали, обливали водой и пытали электрошоком.
В Испании за издевательства над новобранцами были арестованы пятеро старослужащих парашютно-десантной бригады. Четверо рядовых и один сержант заставили молодых солдат раздеться догола, после чего избили их палками и выгнали на улицу, где стояла минусовая температура. Затем новобранцев вынуждали долго стоять под холодным душем.
В канадских воздушно-десантных войсках новобранцы в первые полгода службы находятся на положении изгоев:
"...Понимаете, когда приходишь в коммандос - ты не просто новичок, а хренов новичок, ты никто, и так первые полгода. Никто с тобой не разговаривает, у тебя нет друзей, просто делаешь что прикажут. Кто бы ни приказал – все делаешь. Кто хочет попасть в команду – они из кожи лезут, чтобы угодить..."
Новички должны были есть хлеб, на который они перед этим блевали и мочились, отжиматься на листе картона с разложенными на нем фекалиями; чернокожий новобранец должен был отжиматься, в то время как старослужащий мочился ему на спину, где было написано «Я люблю ККК».
[/SPOILER]
Последний раз редактировалось BAHEK; 15.07.2010 в 13:22.
[SPOILER="Как была уничтожена истребительная авиация Балтфлота"]
В последнее время в российской прессе и на ТВ много говорят о продвижении НАТО на восток. Звучат ура-патриотические лозунги ("Родина в опасности!", "Враг у ворот Москвы!"), осуждается вероломство "врага №1" (как совсем еще недавно именовался блок НАТО в советских военных доктринах) на подступах к нашим границам. Но... говорить НА САМОМ ДЕЛЕ нужно о другом: о том, какие страшные и, очевидно, необратимые процессы происходят в НАШИХ Вооруженных силах.
Тема эта опасная. И наш собеседник — гвардии полковник Шекуров, командир прославленного 689-го гвардейского, Сандомирского, Ордена Александра Невского истребительного авиационного полка имени А.И. Покрышкина, сильно рискует: военная тайна — понятие весьма растяжимое. И при желании ее разглашением российский генералитет может объявить даже простое упоминание на страницах газеты того, что такой полк существует... и базируется в нашей, калининградской области (хотя правильнее было бы употребить эти глаголы в прошедшем времени). Но у Шекурова нет другого выхода. Вернее, ему другого выхода НЕ ОСТАВИЛИ. Полк, которым он командовал, фактически уничтожен. И не каким-то внешним врагом, и не в результате стихийного бедствия или техногенной катастрофы. Полк уничтожило руководство — от командующего Балтийским флотом, в чьем ведении находилась данная воинская часть, до начальника Генерального штаба и министра обороны. Звучит — чудовищно. Но полковник Шекуров приводит аргументы, от которых просто так не отмахнуться.
...Валерий Борисович Шекуров в Вооруженных силах — с 31 октября 1971 года. Окончил Армавирское высшее военное авиационное училище летчиков ПВО (истребительная авиация). Восемь лет прослужил в Ленинградском военном округе. Окончил Академию Генерального штаба Войска Польского в Варшаве и в 1988 году был направлен в пос. Нивенское Калининградской области — командиром эскадрильи в знаменитый покрышкинский полк. С 1998 года — командир полка.
Шекуров — летчик-снайпер (высшая ступень летного мастерства, в полку таких бывает один-два). У него пятьдесят два года выслуги — при возрасте пятьдесят лет. Летал на Л-29, МИГ-15, МИГ-17, СУ-9, СУ-7, МИГ-23 (четырех модификаций), СУ-27 (самом современном в российской армии истребителе — самолете, равного которому нет в мире).
15 января 1998 года Шекуров и еще два летчика на истребителях перехватили и принудили к посадке на аэродроме Храброво самолет-нарушитель, пилотируемый английским экипажем...
За годы службы Шекуров получил около пятидесяти поощрений (только занесенных в личное дело) и ни одного взыскания (не считая наложенных непосредственно перед увольнением — но об этом чуть позже). Сын Валерия Борисовича — тоже летчик, капитан, служит в этом же полку, но... не летает.
- Почему?
- Бывает, что летчики дослуживаются и до майоров, и не летают. У самолетов нет ресурса...
- Что это значит?
- ...Когда-то летчик в среднем налетывал 110-120 часов в год. Это получалось по 10-12 часов в месяц. Если учесть, что учебный вылет — минут 30-35, значит, выполнялось около тридцати полетов в месяц. Летали по пять раз в неделю. Днем, ночью, в различных метеоусловиях. Кроме того, летчики заступали на боевое дежурство по охране границы (и тогда — бывало — совершали до тридцати вылетов в сутки). Я был назначен командиром полка в 1998 году. Не лучшее время, но летчики еще поднимались в воздух.
Полк — единственный в России, имеющий столь славные боевые и исторические традиции. Он был сформирован в 1939 году, за период с 22 июня 1941 года по 10 мая 1945 года летчиками полка было выполнено 13.684 боевых вылета, произведено 937 воздушных боев, сбито 618 самолетов противника. Один только легендарный Покрышкин, летчик-ас, трижды Герой Советского Союза лично уничтожил пятьдесят девять вражеских истребителей... Об истории полка говорить можно долго...
(Как и о настоящем... СУ-27, стоявший на вооружении полка — уникальный самолет, пожалуй, лучший в мировой авиации, мечта летчиков всех поколений. Очень надежный многоцелевой истребитель, способный в умелых руках проявлять чудеса маневренности; имеет широчайший диапазон возможностей: летает на высотах от 20-30 метров над землей — до 20 км. Вооружен 10 ракетами "воздух-воздух" — они способны достать противника на расстоянии ста километров. Кроме того, СУ-27 имеет крупнокалиберную пушку с хорошим прицельным комплексом, может короткими очередями поражать наземные цели. Но основная задача СУ-27 — ведение воздушного боя. Он может сбивать даже крылатые ракеты. Максимальная скорость СУ-27 достигает 2500 км/час. Дальность полета — до 4.000 км, из калининграда самолет легко достает Англию и возвращается на свой аэродром. В России не более десяти полков имеют на вооружении СУ-27. Его основные противники в нашем "ближнем зарубежье" — тот же F-16, появившийся в Литве, и МИГи в Польше.
Но все они уступают "сушке" по техническим характеристикам. А в покрышкинском полку, располагавшем в лучшие времени четырьмя десятками самолетов (3 эскадрильи), из 63 летчиков — 58 были I-го класса.
За последние 16 лет в полку никто не погиб. Последняя потеря — 29 августа 1988 года. После взлета у самолета оторвались лопатки турбины одного двигателя и пробили топливный бак. Вспыхнул пожар. Летчики могли катапультироваться, но тогда самолет упал бы на поселок Владимирово. Они успели отвернуть от населенного пункта и упали рядом, на поле... Экипаж посмертно был награжден орденами, — прим. авт.)
- Почему же сегодня самолеты летают так редко? На майские праздники я две недели провела в Чкаловске, и, честно говоря, ни разу не видела, чтобы за это время взлетел хотя бы один самолет...
- С пятого мая я исключен из списков части... Если же говорить в целом, главная проблема — выработанный ресурс двигателей. В сентябре 1998 года, после назначения командиром полка я во время собственного отпуска отправился в Москву, на завод "Салют" — чтобы решить проблему с ремонтом авиационных двигателей. В полк была тогда направлена бригада, которая продлила ресурс 13 двигателям. А через год, в честь 60-летия полка, от имени мэра Москвы Лужкова нам подарили еще 4 двигателя с большим ресурсом. То есть более чем половине самолетов удалось продлить жизнь.
Имелась и очень хорошая перспектива: можно было безвозмездно передать заводу двигатели, которые уже невозможно использовать в аэродромных условиях и они лежат на складах мертвым грузом. А вместо этого завод предлагал отремонтировать нам более 20 двигателей за год. Совершенно бесплатно. Был и второй вариант: ремонт еще 20 двигателей — с рассрочкой оплаты более, чем на восемь лет. Кстати, эта договоренность актуальна и поныне...
- То есть позорная ситуация, когда сегодня весь полк налетывает за год столько, сколько раньше — один летчик, вполне можно бы было исправить?
- Я не знаю, откуда у вас эти сведения... Но возможность организовать интенсивные полеты существовала еще несколько лет назад.
- А это вообще задача командира полка — ездить в Москву, решать проблемы с двигателями?.. У кого ваш полк находится в непосредственном подчинении?
- Это не задача командира полка. Мы находимся в непосредственном подчинении у начальника ВВС и ПВО Балтийского флота. На Советском проспекте в Калининграде есть штаб авиации, там много кабинетов... Но мои предложения реализованы не были.
- А к кому вы обращались?
- Легче сказать, к кому я НЕ обращался. И на заводы... И к командующему авиацией — сначала к генералу Новикову, потом к сменившему его Сокерину, к командующему Балтфлотом — и Егорову, и Валуеву, к командующему морской авиацией военно-морского флота РФ генерал-лейтенанту Федину, к главкому ВМФ адмиралу Куроедову (и по поводу двигателей, и по поводу перебазирования полка на аэродром, не приспособленный для СУ-27), и к начальнику Генштаба генералу армии Квашнину (по вопросам сохранения полка), и к президенту Путину — трижды... Куда бы я ни писал, ответы приходили, как у нас в шутку говорят, из "соседнего кабинета" — а в лучшем случае из штаба авиации ВМФ РФ... Но как только я доложил адмиралу Куроедову о реальном положении дел (18 декабря 2003 года) — тут же получил представление на увольнение. Моментально.
- Вопросы, стало быть, так и не решились. Значит ли это, что сегодня большинство самолетов полка не может даже взлететь?
- Без комментариев.
- Вы говорите, что обращались к начальнику Генерального штаба Квашнину по поводу сохранения полка. Что это значит?
- В октябре 2001 года генерал армии Квашнин подписал, а Главнокомандующий ВМФ России адмирал Куроедов и командующий Балтийским флотом адмирал Валуев приказали исполнить директиву, по которой наш гвардейский истребительный полк подлежал сокращению и превращению в 143-ю истребительную авиационную эскадрилью без исторических наименований и имени Покрышкина.
Фактически это означало ликвидацию знаменитого покрышкинского полка.
- По этой же директиве вам приказали перебазироваться из Нивенского на аэродром в Чкаловске?
- Без комментариев.
- А куда предполагалось девать сокращенных летчиков?
- Об этом в директиве не написано. Но после этих событий 19 летчиков 1-го класса приняли решение прекратить свою летную деятельность...
- Во сколько обходится для бюджета подготовка одного летчика I-го класса?
- Более 30 миллионов долларов. И это еще по советским расценкам. По западным — намного дороже. Судите сами: когда я поступал в Армавирское летное училище, из 2500 человек, прошедших медицинскую комиссию и получивших направление на вступительные экзамены, было зачислено около 350. То есть один из двенадцати, уже отобранных. А выпустилось — около 200.
Реально же — один из ста юношей призывного возраста. И то еще неизвестно, какой из него летчик получится. Это ведь даже не штучная, а ювелирная работа. И когда двум десяткам опытных летчиков показали на дверь — считайте, что потери составили более полумиллиарда долларов только в денежном выражении. А потери с точки зрения обороноспособности вообще оценить невозможно!
- То есть можно сказать, что директива Генштаба — это пятая колонна, удар в спину... И теперь оголена граница России, осталось без защиты небо на Западе России...
- Без комментариев. Скажу лишь одно: когда председатель Совета ветеранов 9-й истребительной дивизии полковник Маслов, фронтовик, узнал об этой директиве, о том, сколько летчиков мы потеряли, он сказал: "Такие потери у нас были только в сорок третьем, в небе над Кубанью, когда мы ломали хребет фрицу. Это — настоящее вредительство..."
- В тридцатые года командование за такое решение было бы расстреляно. В полном составе... Но сейчас другие времена. Как развивались события дальше?
- Аэродром в Нивенском, с которого нас перевели в Чкаловск — современный, I-го класса. Взлетно-посадочная полоса — трехслойный бетон, специальные аэродромные плиты, цена каждой — более $300, а их там тысячи и тысячи. При немцах там был аэродром "Люфтваффе". Прекрасно оборудованный: дренаж на большой глубине, так же глубоко проложенные кабели, грамотно продуманные подъездные пути. (В кабинете нынешнего командира полка когда-то сидел сам маршал Геринг, — прим. ред.) После войны аэродром был модернизирован с учетом приграничной специфики. После того, как во время арабо-израильской войны 1967 года Израиль уничтожил на аэродромах Египта всю арабскую авиацию, у нас на приграничных аэродромах появились дорогостоящие бетонные укрытия. На аэродроме есть обогреваемые капониры, помещения для технического и летного персонала, топливные хранилища и склады оружия, дороги, железнодорожная ветка, электрические подстанции и т.д. и т.п. По моим оценкам, стоимость объекта — около $1.000.000.000.
- Кому же он понадобился?
- Знаете, вопросами в армии задаваться не принято. В армии надо выполнять приказ.
- У вас не возникала мысль: а не преступен ли этот приказ?
- Без комментариев. Я знаю, что аэродромом интересовались представители многих частных фирм, чтобы взять его в аренду на 49 лет и использовать для коммерческих перевозок... Но сейчас он фактически отдан на разграбление. Если сделать там несколько фотографий на заходе солнца, а потом спросить "Где это?" — вам, скорее всего, ответят: "В Чечне".
- А что собой представляет аэродром в Чкаловске?
- Там бетонная полоса чуть шире и чуть длиннее, чем в Нивенском. Раньше там базировался полк морской авиации, но его расформировали. И шесть лет все это хозяйство было заброшено. Бомжи разграбили там все до основания. Полоса неухоженная, требует капитального ремонта. Восстановить чрезвычайно трудно — на мой взгляд, дешевле построить новый.
Вот всего лишь два примера: 16 октября 2002 года на аэродроме в Нивенском нами был задержан американский военно-воздушный атташе полковник Дэниел Игл, а с ним — два штатовских майора. Они объяснили (и представили документы), что цель их прибытия — подготовка к визиту Буша. В Калининграде предполагалась встреча президента США с Путиным — по вопросам расширения НАТО и Шенгенского пространства.
Так вот, по данным Игла, Нивенский аэродром — самый лучший в Калининградской области... Когда Игла и его спутников передали представителю командования Балтфлотом, тот на следующий день сопроводил их в Чкаловск. В результате встреча двух президентов состоялась в Санкт-Петербурге. Американские специалисты остались не удовлетворены состоянием аэродрома в Чкаловске.
И еще. Летом 2003 года, вы помните, президентский ИЛ-96 Владимира Путина приземлился именно в Чкаловске. А через несколько дней из государственной транспортной компании мы получили телеграмму: "По прилету из Калининграда (Чкаловск) ИЛ-96 РЕГ/РА 96012 во Внуково при послеполетном осмотре были обнаружены забоины лопаток Просим произвести осмотр места стоянки, маршрута руления и полосу на предмет наличия посторонних предметов".
...Третий двигатель президентского лайнера был поврежден из-за попадания продуктов распада взлетной полосы.
(Меня на этом заброшенном аэродроме — еще до передислокации покрышкинского полка — учили водить машину. Пейзаж там действительно инфернальный. Выбоины, ухабы, высокая и жесткая трава, пробивающаяся между плитами, раскрошенный бетон представлял опасность даже для автомобиля — не говоря уже об авиационном двигателе, который в момент взлета всасывает в себя кусочки бетона, мусор и прочую дрянь, как пылесос, — прим. авт.)
А за десять дней до этого был выведен из строя двигатель СУ-27 (около 30 миллионов рублей ущерба). Пилотировал самолет председатель государственной комиссии Герой России полковник Кожин, принимавший аэродром... Потом двигатели "летели" еще три раза. Три удалось поправить, четвертый — снят с эксплуатации.
В течение восьми месяцев комиссия "принимала" аэродром пять-шесть раз — и всякий раз всплывали серьезные дефекты... Поэтому подполковник Решетов, штатный руководитель полетов отказался принимать самолеты на неподготовленный аэродром в Чкаловске.
- Он посчитал это преступлением?
- Решетов подал рапорт на увольнение, но не стал сажать самолеты — даже под давлением командующего авиацией БФ генерала Сакерина... Тогда командование нашло другой выход.
(По данным редакции газеты, часть "сушек" перевезли в Чкаловск в разобранном виде. Со снятыми крыльями, хвостовым оперением, стабилизаторами и т.д. На машинах, прицепом, по автомобильной дороге. Таким макаром в Чкаловск было перетащено почти две трети самолетов покрышкинского полка. Караваны из четырех-пяти "сигар" частенько можно было наблюдать июльскими ночами 2002 года. Был даже показан репортаж на местном телевидении. А уж фотографировали эти "перемещения" все, кому не лень. Включая немецких туристов. Которые откровенно ржали, видя, как наши военные самолеты таскают за хобот, — прим. авт.)
- Но, насколько нам известно, СУ-27 невозможно собрать вручную? "Запорожец" — и тот лучше ремонтировать в автосервисе, а не с помощью кувалды и такой-то матери. А суперсовременный самолет должен собираться только в стационарных условиях завода-изготовителя. Получается, что наши СУ-27 неисправны с 2002 года? Или, по крайней мере, уже не соответствуют своим тактико-техническим характеристикам?
- Без комментариев.
- Какова стоимость одного самолета?
- Около $30.000.000.
- То есть потери уже приблизились к двум миллиардам долларов? И конца-края им не видно?
- Есть еще один аспект. В Нивенском осталось 1320 благоустроенных квартир, не считая около сотни немецких домиков, рассчитанных на две семьи, и качественного казарменного фонда. На новом месте жилья для летчиков нет. В перспективе — командующим Балтфлотом обещаны 12 (!) квартир, которые неизвестно когда будут построены. Люди добираются на новое место службы то на общественном транспорте, то на двух (!) гарнизонных машинах. Расстояние — 50 км. В обычных условиях дорога занимает 2,5-3 часа... Раньше летчик по тревоге мог добраться от Нивенского до аэродрома за 12-15 минут. А то и быстрее. Еще 10 минут — и весь полк в воздухе.
- То есть теперь, чтобы поднять полк, нужно 5-6 часов? И это реальная боеготовность?.. В НАТО обо всем этом знают?
- Это провокационный вопрос.
- Но люди ведь не слепые... Спутники над нами летают...
- Когда все это началось, я стал обращаться к руководству с рапортами — о приведении аэродрома в соответствии с требованиями руководящих документов, просил помощи у командования. Это мой долг и обязанность сохранить полк, технику и личный состав. Исчерпывающих ответов я так и не получил. Меня просто отправили в отпуск. Досрочно. И тут же, пока я был в отпуске, наложили два строгих выговора. А позже — еще четыре. Меня отстранили от полетов — и фактически от исполнения служебных обязанностей. Незаконно отстранили — что подтверждается решением суда, куда я вынужден был обратиться. В результате три взыскания сняли тут же. Но пока я находился в отпуске, самолеты перебросили сначала в Храброво (на полтора месяца), а потом — в Чкаловск. В это же время приняли решение уволиться восемь ведущих летчиков (практически весь руководящий состав полка) — заместители командира полка, командиры эскадрилий и их заместители.
- Если бы вы безропотно выполнили приказ командования — у вас была бы возможность перевестись куда-нибудь на повышение и потом получить генерала?
- Это было бы предательством по отношению к полку. Я видел, к чему все это приведет: Балтфлот лишится авиации, а страна — прославленного полка с богатыми традициями и первоклассными офицерами. Я четырежды ездил в Москву, пытался сохранить полк...
- У меня напрашивается один вывод: в канун празднования 300-летия Балтийского флота его истребительная авиация была уничтожена.
- Без комментариев.
- Теперь понятно, почему "СУ-27" на праздновании 300-летия Балтийского флота выполняли очень скромные полеты...
- В 2000 году, когда на парад в Балтийск приезжал Путин, было пилотирование на "СУ-27". Звено (четыре самолета) и одиночный. В одиночном были подполковник Филиппов, старший штурман полка, летчик-снайпер — он выполнял фигуры высшего пилотажа (сейчас списан по состоянию здоровья), и — во 2-й кабине — я.
("СУ-27" тогда осуществили проход ниже верхних палуб боевых кораблей, над самой кромкой воды. Путин сказал "Супер!" — и показал большой палец... А спустя три года все было гораздо скромнее. "СУ-27" просто пролетели, без фигур высшего пилотажа. Некому уже было летать? — прим. ред.)
Знаете, в нашем полку собрался золотой фонд российской авиации. Интернациональный фонд! Осетины, украинцы, белорусы, русские, молдаване... Страна развалилась, а Советский Союз летчиков-истребителей сохранился и продолжал существовать. Мастера, профессионалы... И вот, когда полк перебазировали, элиту российской авиации заставляли выполнять работу солдат батальона обеспечения... Моему другу, летчику, на счету которого 200 боевых вылетов на сопровождение реального противника в нейтральных водах, какой-то работяга-ремонтник на Чкаловском аэродроме крикнул: "Эй, подполковник, тащи сюда батарею!" В смысле, отопительную.
- Один летчик мне рассказывал, что адмирал Валуев перед строем вообще заявил: "Летать-то каждый может, а вы травку на полосе подергайте!" Это — уровень отношений?
- В Чкаловске приткнуться было некуда — все в развале, нет ни воды, ни туалета...
(Летчики считают, что не один миллион долларов был проплачен кому-то за то, чтобы разрушить покрышкинский полк... Не говоря уже об отмывании денег. Известно ведь, что в "ремонт" одной и той же полосы можно вколотить бешеные деньги... В декабре 2002 года Валуев снял с ремонта СУ-27 около десяти миллионов рублей — и перебросил "на иные цели". Финансиста майора Змушко приказом адмирала понизили в должности — по мнению многих, за то, что он не подписал бумаги с завышенной на 5.000.000 рублей сметой... Змушко много знал о взаимоотношениях командования Балтфлота с фирмой "Бизнес-РИНА-2". Ремонт, стеклопакеты и т.д.
Президент этой фирмы — Ирина Николаевна, дочь юрисконсульта ВВС Балтфлота — друга генерала Кулакова... Кулаков приехал из Псковской области — а там была "Бизнес-Рина"-1... Кулаков был там заместителем командира, а потом командиром полка, занимался авиаперевозками. На пассажирском ТУ-134 он возил генералов и адмиралов. На СУ-27 он не летал. И на истребителе-бомбардировщике — тоже, — прим. ред.)
- Значит, сегодня на Балтфлоте остался штаб авиации, командующий авиацией Кулаков... но нет самой боевой авиации?
- Без комментариев.
- Сколько самолетов сегодня стоит на боевом дежурстве?
- Этот вопрос не подлежит обсуждению в печати.
- Но ведь очевидно, что боевых дежурств в прежнем виде не существует. Некому и нечем дежурить. Достаточно понаблюдать за Чкаловским аэродромом — не из космоса, а просто с дороги на Светлогорск...
- Без комментариев.
- Есть ли у летчиков возможность заниматься хотя бы на самолете-тренажере?
- К сожалению, тренажер пока не работает.
(Нам известно, что 1 октября 2003 года при перевозке тренажера пострадала электронно-вычислительная машина. Ее случайно уронили. На ремонт были потрачены большие деньги, около 15 миллионов рублей. Но тренажер по-прежнему не работает. А тренажер вертолетного полка разукомплектован, — прим. ред.)
- То есть реально сегодня в нормальном состоянии только адмиральский ТУ-134, находящийся в распоряжении г-на Валуева? Для того, чтобы Валуев мог улететь в Москву, чкаловский аэродром вполне подходит. Нам известно, что только на внутреннюю отделку своего разъездного самолета Валуев затратил $60.000...
- Меня больше волнует состояние самолетов своего полка.
- С какой формулировкой вы уволены?
- По достижении предельного возраста. Хотя приказа министра обороны я не видел, дела и должность не сдавал. Одиннадцатого мая 2004 года я получил от генерала Кулакова письмо, где говорилось, что приказом моего заместителя (!) меня исключили из списков части. Но расчета я не получал. А когда обратился в суд — там появились документы, что вроде бы я теперь и не исключен, а перешел в распоряжение своего заместителя.
- И последнее. В полку был музей Покрышкина. Его тоже перебазировали?
- В июне 2002 года музей был разобран и прекратил свое существование. Экспонаты свернуты уже почти два года и ждут перевозки в Чкаловский Дом офицеров. Хотя прежде ежемесячно музей посещали учащиеся 20-30 школ, интернатов, детских домов.
(Увы, для музея полка имени Покрышкина места там нет. Все сдано в аренду под фирмы и магазины, — прим. ред.)
* * *
...Вот и все. Приплыли. Отлетались. Песец котенку, грубо говоря. То, что в самых сладких снах не могло привидеться Герингу — свершилось. Уничтожен покрышкинский полк, уничтожена — "свалена в кучу" — сама память о легендарном герое. И — повторяем — не каким-нибудь внешним врагом (типа звездно-полосатого "дядюшки Сэма"), а собственными генералами и адмиралами, которые столько всего налопатили в последнее время, что возникают зловещие параллели с сорок первым годом прошлого века. Тогда — пусть и по другим причинам — тоже демонтировались приграничные укрепления, резалась боевая техника, "сокращались штаты" кадровых офицеров. А потом война, проигранная тогдашним генералитетом, была выиграна на костях народа.
Мы так хотим повторения? Мы верим в "мир-дружбу-жвачку" с теми, кто считает своим долгом тотально "насаждать демократию"? Посмотрите на фотографии штатовских вояк (в Интернете их предостаточно): скалясь во все тридцать два, они снимаются на фоне истерзанных, замученных иракских военнопленных... и как-то вот мало чем отличаются от белокурых наци, снимавшихся на фоне повешенных русских партизан или расстрелянных мирных жителей. Неужели не понятно, что в мире уважают сильных?! А без современной авиации — и опытных летчиков — мы не мировая держава, не самостоятельное государство... просто территория.
Впрочем... о чем это мы? Все эти материи — для нас, простых смертных. А генералы "made in Russia" мыслят са-авсем иными категориями. Другие у них "ощущала". (Хотя... если у развала покрышкинского полка — лишь экономическая подоплека, это еще полбеды. Хуже, если аэродром в Нивенском освобождается... для летчиков НАТО.)
...И еще. Вам не показалось странным, что боевой офицер, командир полка, дал интервью сугубо штатской частной газете? Да еще той самой, учредителя которой И. Рудникова заместитель полномочного представителя Президента РФ А. Степанов в своих доносах в центр обвиняет в "сепаратизме"... Дело в том, что сначала полковник Шекуров обратился в военную "Красную звезду". Но там сказали, что писать о ликвидации покрышкинского полка они не будут. Потому что "Красная звезда" в подчинении у начальника Генштаба.
...Ну а нам — совсем не безразлично, что будет с НАШЕЙ землей и с теми, кто ее охраняет. Поэтому мы ждем на данный материал официальной реакции — хотя и не сомневаемся, что дождемся лишь обвинения в посягательстве на военную тайну. И всяких-разных карательно-устрашающих санкций. Но... бывают случаи, когда не рискнуть — это значит предать. И это — именно тот случай.[/SPOILER]
Последний раз редактировалось BAHEK; 02.08.2010 в 20:50.
С треском провалив перевод Вооруженых сил на контрактную основу, власти решили сделать невозможным уклонение от призыва. Для этого нужна самая малость - ввести ограничения на передвижение молодых людей, сравнимые с крепостным правом прошлых веков.
Минобороны РФ готовит масштабную реформу системы призыва, чтобы свести количество уклонистов к минимуму. В планах оборонного ведомства отмена рассылки повесток в военкомат. Вместо этого молодые люди должны будут сами являться в призывную комиссию. Как ожидается, поправки в законопроект о призыве будут разработаны к 1 сентября.
Есть данные, что неявка в военкомат станет уголовным преступленем. Избежать визита в это заведение, уехав в другой город или за рубеж, также не удастся. К отлову нежелающих служить своему Отечеству привлекут пограничников и милиционеров, а также создаваемый институт военных полицейских. У молодых людей, пытающихся выехать, будут проверять наличие специальной отметки в военном билете, которая дает право на путешествия. Как это соотноситься с конституционным правом граждан на свободу перемещения не вполне ясно.
Кроме того, граждан, не служивших в армии, предлагается не назначать на важные государственные посты. Для популяризации армейской службы в школах введут предмет «Основы военной службы».
Ранее озвученные планы решения подобных проблем также достаточно жесткие. Сокращение количества вузов, в которых студентам сохранят отсрочки, увеличение призывного возраста до 30 лет, увеличение срока весенней призывной кампании и усиление ответственности граждан за уклонение от военной службы.
Напомним, что о наличии проблем в комплектовании войск президент Дмитрий Медведев заявил еще 5 мая во время посещения 5-й отдельной Таманской мотострелковой бригады. Тогда же администрацией президента и военным ведомством были оговорены и утверждены основные принципы совершенствования призывной системы.
Это связано с тем, что, согласно официально озвученной концепции придания Вооруженным силам нового облика, в миллионной Российской армии к концу 2010 года оставят только 150 тысяч офицеров и 90 тысяч контрактников. Остальной состав армии и флота будет состоять из военнослужащих, проходящих службу по призыву. Теперь в правительстве думают, где и как набрать столько призывников.
По некоторым оценкам, при увеличении призыва и ухудшающейся демографической ситуации в стране служба в армии к 2012 году перерастет во всеобщую воинскую повинность, так как чтобы выполнить план, военным придется призывать всех молодых людей, достигших 18-летнего возраста.
Кстати, правозащитники отмечают, что сокращение срока службы по призыву до одного года не только не решило проблему дедовщины в армии, но даже усугубило ее.
Твари.... больше слов нет... а у меня еще срок загранпаспорта в следущем году заканчивается...
А про дедовщину это все бред полный, просто этим ублюдкам военым (которые воруют миллиарды налогоплательщиков) надо найти причину. Сами довели людей до демографического кризиса, а сейчас кипятком ссут
Последний раз редактировалось Rock_Joker; 06.08.2010 в 20:11.
Re: Курилка
хорош из себя строить праведника который знает как правильно надо жить и не стоит себя считать лучше людей!! если допустим условный Вася после тяжелого рабочего дня выпивает культурно бутылчку пива он для тебя автоматом становится синяком? я более чем уверен когда ты видишь таких обычных людей и про себя думаешь вот он алкаш галимый, а вот я такой хороший и уникальный лучше всякого быдла!! сними уже корону с головы и смотри на жизнь позитивно!!
Линейный вид
